ПАМЯТЬ КРОВИ

Во время Северной войны, весной 1709 года Жуковская церковь, что неподалеку от Полтавы, была определена шведским кавалерийским отрядом под конюшню. Скандинавы-протестанты не воспринимали величия убранства православного храма. Поверженный алтарь, изрубленные иконы они использовали как дрова для приготовления пищи. Большая потемневшая от времени икона была для белоглазых шведских драбантов лишь удобной доскою: так расчерченный штыком на квадраты лик Спаса использовался для шахматной игры. И лишь потому не был сожжен, сохранился. Когда остатки армии Карла XII разгромленной под Полтавою бежали в конце июня, на Тихона-угодника местные жители вычищали навоз, омывали свою церковь, окуривали ее ладаном, плача молились перед изувеченным ликом Христа-спасителя и пели с протоиереем Иоакимом хвалу господу за ниспосланную над неприятелем шведским победу. Чистые алмазные слезы источали глаза оскверненного лика Спасителя. Икона явила чудо, подтверждая пророчества.

Еще одна реликвия с осени того самого года хранилась в Жуковской церкви – мужская рубаха шелковая длинная розового цвета с широкими рукавами и явно различимыми пятнами крови на ней. Эти пятна – след драмы сочиненной и исполненной самой историей. Изобильные, тучные земли Поднепровья столетиями были объектом притязаний разных владетелей многих держав – Литвы, Турции, Крымского ханства, Швеции, Польши. Среди нескончаемых столкновений, свар и распрей, словно в горниле, выковывался основной жизненный принцип населения края: любой ценой, под любим владетельном господином выжить, служа тому, на чьей стороне выгода в данный момент. К середине ХVII столетия вполне сложилась и оформилась характерная черта наиболее живучей приспособленной части этноса. Удачливые представители оседлого казачества от знойной Тавриды до болот Полесья равно гордились награбленным у татар или у своих же соседей соплеменников, полученным в награду от польского короля и от российского царя, причем в одной и той же войне успевая побивать и на той и на другой стороне. Время, как водится, отбирало своих героев: на гребне мутных жизненных бурь мог удержаться и чувствовать себя уютно лишь вполне определенней психологический тип человека с присущим ему углом зрения и набором нравственных критериев.

Более двух десятков лет малороссийским гетманом был Ян-Иоанн-Иван Мазепа – плоть от плоти дитя эпохи, персонаж авантюрно-трагикомический.

Любопытно отметить, что родиться он, в общем-то, и не должен был, так как отец его Стефан Мазепа был приговорен к смерти за убийство шляхтича Зеленского и обязан был сложить голову на плахе, так и не познав радости отцовства. Однако продление рода стало возможным, благодаря изворотливости Мазепы, сумевшего сначала под разными предлогами оттянуть срок исполнения приговора а затем помириться с семьей убитого и получить охранный лист от короля. Таким образом ловкач Стефан спас жизнь не только себе, но и будущему гетману.

Когда именно появился на киевщине на свет Иван Мазепа точно не известно, скорее всего это случилось в 1630-е годы, в небольшом родительском сельце Мазепинцы. По некоторым поздним и документально не подтвержденным данным он обучался в Киево-Могилянском Коллегиуме.

Совершенно же точно то, что настоящую жизненную школу Мазепа проходил в пажеской свите при польском королевском дворе. И это было естественным для представителя мелкой польской шляхты, – ведь и киевщиной и всем Правобережьем Днепра уже много десятилетий владела Корона. Важно отметить иное обстоятельство – что именно на юность Мазепы приходятся кровавые годы "хлопских бунтов" – как это оценивали польские историки я политики, или "период национально-освободительного восстания малороссийского народа против польско-католического рабства" – в транскрипции современных украинских исследователей. Как бы ни оценивалось, как бы ни называлось время потом людям в нем приходилось жить, каждый день и час решать для себя извечную проблему выбора – как поступить с кем пойти? куда направить свои силы и богом данным способности? Выбор сей никогда, ни в какие эпохи и времена не бывает простым. Очевидно, что Иван Мазепа в годы гражданских смут середины ХVII века разделял точку зрения своего сословия и был уверен в незыблемости владений Речи Посполитой и нерушимости ее права на народ и земли Украины. Придворный Ян-Стефан Мазепа со всем усердием служил польской короне. Сохранились документы свидетельствующие, что "покоёвый дворянин" короля Яна-Казимира Мазепа в 1659 году был посылаем в лагерь гетмана Выговского. С подобными же королевскими поручениями бывал он у Юрия Хмельницкого и Павла Тетери. К этому же периоду относится упоминание в "Разрядной книге" Московского государства Ивана Мазепы в качестве посланника. Этим словом сведения о нем исчерпываются и остается неясным – чьим посланником считали Мазепу составители самого обширного списка служивых людей царства и почему он попал в этот список.

На пажеские годы приходится и первый зафиксированный польскими источниками поступок Мазепы – он получил денежное вознаграждение за то, что выдал начальству своего свитского товарища, такого же, как и сам мелкого шляхтича. И конкурента устранил и награду не упустил, – таков и только таков может быть залог продвижения к успеху. Может быть судьба хранила Мазепу, пестуя избранника, а может быть просто небывалая жизнестойкость отца передалась по наследству и укоренилась в сущности характера: только не проткнули его шпагой на поединке, не проломили голову в попойке и не казнили под горячую руку.

Романтически-постыдная альковная история Мазепы описана не только польскими беллетристами. Спасая жизнь, он бежал из Речи Посполитой. С позором отторгнутый своим сословием, он отступился от чести, от пресловутого шляхетского гонора - чтобы выжить, сохранить голову. Что же касается угрызений совести, терзаний, раскаяний, стыда и тому подобных пустяков, то с этим Мазепа справился, как видно, без особого труда. Время формирует людей или люди творят свое время таким, а не другим?..

В 1665 году после смерти отца Ян Мазепа, писавшийся уже Иваном, получает его звание черниговского подчашего. но этого было слишком мало беглому придворному. Он с интересом и азартом всматривался в неразбериху распрей и переделов своей отчизны. Гетмана Брюховецкого сменил ставленник татар Петр Дорошенко, признавший себя вассалом Турции. Демьяна Многогрешного, объявленного Гетманом Северским, сменил сын выкреста Самуила Иван Самойлович. В Запорожье гетманили Суховей и Ханенко. Чем отчаяннее становилось положение, чем больше терялись люди в кутерьме событий, тем привольнее чувствовал себя Мазепа. Когда огромная сила армий турецкого султана и крымского хана обеспечила укрепление гетмана Дорошенко, именно в его стане мы встречаем "ротмистра хоругви надворной Мазепу" – начальником гетманских телохранителей.

Появление Мазепы при гетманском дворе было напрямую связано с важным событием в его личной жизни. В конце шестидесятых годов в Корсуне он женился на вдове Ганне Фридрикевич. Будущая гетманша была старше жениха и много опытнее его. Но возраст невесты и ее прошлое нисколько не смущали молодожена. Для него важнее было то обстоятельство, что Анна была дочерью известного деятеля из окружения Богдана Хмельницкого полковника Белоцерковского Семена Полтавца, который был и генеральным обозным и самое главное - являлся судьею генеральным в администрации гетмана Дорошенко. Первый муж Анны шляхтич Самуил Фридрикевич (еще он упоминается как Козма), был полковником польской службы("полковник давний"), который удачно перешел на сторону казаков. После тестя своего стал он полковником Белоцерковским и даже побывал генеральным есаулом. Оба они были давними и близкими товарищами Петра Дорошенко. И эта подробность для Мазепы стала решающей в выборе невесты. Брак на вдове Фридрикевичевой естественным образом открывал для него дорогу к вожделенным высоким должностям в Чигирине.
Весьма характерный эпизод сохранился из начального этапа мазепинской карьеры. В качестве подарка крымскому Хану гетман Петр Дорошенко решил послать нескольких плененных запорожцев. Отобрали хлопцев помоложе и посправнее, сковали цепями. Сопровождать живой подарок и вручить его Хану назначено было именно ротмистру надворной корогви Мазепе Ивану Степановичу. Но в пути на посланцев гетмана напал отряд запорожцев, охрану перебил, своих пленных товарищей освободил. Начальника конвоя Мазепу связанным приволокли в Сечь чтобы там собаку прилюдно повесить. Но кошевой атаман неожиданно заступился за него, оставил в живых: обреченный Мазепа сумел убедить его в том, что тот может получить за него большой выкуп. И в самом деле - после долгих и трудных переговоров и торгов, Мазепа из запорожского плена был выкуплен. Происходило это все в 1673 году и осталось зафиксированным в малороссийских хрониках. Правда цена выкупа не уточняется, ну да и не в цене собственно, дело. Важнее другое - Мазепа и из этой ситуации выкрутился с выгодой для себя, остался жив. К 1674 году он вырастает до генерального есаула и писаря. Здесь же он знакомится с канцеляристом войсковой канцелярии Василием Кочубеем – и на все последующие десятилетия их жизненные пути будут накрепко меж собою связаны.

Чутко уловив перемены – перевес обозначился на стороне Самойло-вича, ему сложили знаки своей гетманской власти и Ханенко и, позже, Дорошенко, признав его гетманом всей Украины, -- Мазепа оказывается на его берегу со всем своим искренним расположением и готовностью служить. В эти годы многие пану генеральные старшины, полковники, сотенные и прочие начальные "не умели грамоте", -- за них даже в официальных документах расписывались другие лица. В качестве красноречивого примера можно привести Батуринские статьи (их было числом 5), что гетманом Брюховецким подписывались 22 октября 1666 года: "Вместо генерального обозного Ивана Цесарского Степан Гречаный, писарь, руку приложил. Вместо Ивана Забелы, судьи генерального, – Максим Андриевич, его писарь. Вместо Нежинского полковника Матвея Гвинтовки – Петр Рычанский (он же за всех сотников своего полка руку прикладывал). Полковник Лубенский подписывался за себя и за всех своих полковых старшин – есаула, хорунжего, за сотников. За Генерального есаула Богдана Щербака, не умеющего грамоте, по его просьбе обозный писарь Гадяцкого полку Иван Никонов. Сотник Полтавского полку Гарасим Прокопенко просил канцеляриста войскового Лаврентия Кашеперовича за него расписаться". И так во множестве официальных бумаг. Потому не удивительно, что образованный и "с манерами" Иван Мазепа и из новых условий жизни извлекает выгоду: он устраивается к гетману всей Украины учителем и воспитателем его сыновей. Скоро становится лично близким Самойловичу человеком, приобретает должность генерального есаула. Часто с официальными поручениями бывает в Москве, налаживает там, в высоких правительственных сферах жизненно необходимые связи, которые вскоре весьма пригодятся. Старшину раздражали панские замашки и высокомерие Ивашки Самуиловича. Недовольство гетманом ширилось, разногласия со старшиной в конце концов стоили ему булавы: уловив удобный момент с провалом возглавляемого в 1687 году Голицыным крымского похода (против которого гетман возражал, но все-таки в нем участвовал) старшина написала челобитную "З Коломаку", в которой обличила подлую сущность своего предводителя – он мол, намеренно вредил походу, что и привело к поражению, – и потребовала его отстранения.

Донос подействовал: в Кремле сочли удобным свалить всю вину на малороссийского гетмана. Самойловича арестовали, лишили всех имений, одного из сыновей обезглавили, вместе с другим сослали в Сибирь, где тот и скончался. Характерно, что под этой челобитной есть подписи всех генеральных старшин и полковников, нет лишь подписи Мазепы. Но как только определилось, что донос подействовал, проныра Мазепа тут же объявляется в качестве претендента на гетманскую булаву. Выбор был произведен незамедлительно в том же лагере, где был низложен Самойлович. По настоятельной рекомендации могущественного Василия Васильевича Голицына все захотели гетманом видеть именно Ивана Мазепу. Позже открылось, что за свое "избрание" он, заранее расстаравшись, выложил Голицыну 10000 золотых, но это обстоятельство никого не смущало, так как все прекрасно понимали, что любая взятка с обретением гетманства стократно окупалась.

Примечательно иное – вскоре, когда станет ясно, что новый покровитель утрачивает свое влияние при дворе, Мазепа успеет вовремя явиться в Кремль, чтобы объявить о деньгах, которые тот якобы в ы м а г а л у него за избрание. Упреждая возможные обвинения в связях с Голицыным, Мазепа в специальной бумаге перечислит всё мздоимцу данное – меха, драгоценности, лошадей, одежды на сумму свыше двадцати тысяч. И я этот раз удастся Мазепе и себя обелить и в качестве благодарности патрону за содействие – подтолкнуть того в яму. Цари Иван и Петр поверили в искренность и бескорыстие Мазепы. В должности гетмана подтвердили и со своей стороны – как бы в дополнение к огромным маетностям изъятым у Самойловича и перешедшим к новому гетману – щедро наградили. Не жалел усердия Иван Степанович, многажды и далее являя преданность царскому престолу, укрепляя монаршье расположение. Был обласкан, был в милости и почете, о которых и мечтать не смел, выслуживаясь при польском дворе. За всенижайшие рабские службы Иван Мазепа был пожалован апостольским чином, высшей наградой империи, орденом Андрея Первозванного со звездою и лентою. Следует подчеркнуть, что Орден Андрея Первозванного был учрежден в самом начале 1700 года. Первым кавалером уже в январе месяце стал Федор Алексеевич Головин – боярин, граф, генерал-адмирал, руководивший с 1699 года внешней политикой России. Вторым орден получил Мазепа – так ценил царь многолетнюю его преданность и верность. Третьим высшей награды удостоился Борис Петрович Шереметев, фельдмаршал, граф, полководец, участник Азовских походов и Северной Войны. Четвертым – спустя несколько лет после Головина – награжден был сам Петр I. А пятым – светлейший князь Александр Данилович Меншиков. Очередность награждений без сомнения льстила самолюбию Мазепы. Девиз ордена "За веру и верность".

Мазепа имел все основания быть довольным собой – он богат и в чести у царя, и многочисленные подчиненные смотрят на него с почтением, и если не любят, то уж во всяком случае, боятся, он сосредоточил в своих руках огромную власть. Он дальновидно окружил себя людьми преданными, поставил на полковничества и старшинами генеральными людей способных оценить его расположение и протекцию, он неусыпно следил за возможными соперниками. Жизненный опыт учил его, что каждый предаст, как только это будет выгодно – никому не доверял гетман, всех подозревал, и потому не скупился на подарки, бдительности, впрочем, никогда не теряя. Широко известно, что Мазепа с первых же лет своего гетманства особое внимание уделял взаимоотношениям с церковью и культурой. С энергией доселе невиданной и щедростью впечатляющей он созидал целый ряд роскошных и величественных зданий, на его кошт возводились и содержались храмы и монастыри, богатыми пожертвованиями он буквально засылал наиболее чтимые обители в Украине и за ее пределами. Повсеместно наряду с иконами в церквях красовались портреты гетмана. Ктиторскими изображениями в сознание православного населения активно внедрялся образ гетмана-радетеля о вере и благочестии. Мазепа немало преуспел в это. Было ему из чего жертвовать – казною войска запорожского владел он практически бесконтрольно, сбор налогов и многочисленных податей с казаков и посполитых проводился под его надзором. Личные владения Мазепы умножались из года в год многократно. Он прибирал к своим рукам все, что было можно – недвижимость, земли, села с приселками отчуждал у неугодных, закреплял собственными универсалами – постепенно, но неуклонно становясь самым крупным землевладельцем края. А что касается его радения о церквях и монастырях, то еще современниками было замечено, что столь много внимания уделял Мазепа этой стороне деятельности как бы для того, чтобы рассеять предубеждение против своей особы, как человека чужого и чуждого. Полтора десятка лет до "избрания" гетманом обретался Иван Мазепа среди казацкой старшины, но на него продолжали смотреть подозрительно, как на человека пришлого, "поляка", "католика". И нужны были действительно веские аргументы для переубеждения.

Когда независимое от Мазепы мнение Семена Палия стали в 1703 год; разделять и поддерживать слишком многие, полковник тут же был обвинен гетманом в злоумышлении на измену, арестован и сослан в Сибирь. Все средства хороши для обеспечения собственной безопасности.

"Шляхтич по рождению и воспитанию, выраставший в атмосфере интриг королевского двора разлагающейся Польши, довольно случайно очутившийся в казацком войске и едва ли искавший в нем что-либо кроме личной карьеры, новый гетман был очень сомнительным приобретением для гетманщины в ее тогдашнем очень серьезном положении. Человек способный и честолюбивый, но слишком уклончивый и осторожный, слишком учитывающий всякий риск и опасность для своего "я", бюрократ и дипломат по складу понятий и темпераменту, он мало годился для самостоятельной, ответственной роли правителя". Так писало Мазепе в начале века ХХ-го украинский историк Михаил Грушевский.

Среди тех, кого приблизил к себе, став гетманом, Иван Мазепа был и Василий Леонтьевич Кочубей, ставший генеральным судьею войска запорожского. Женат он был на дочери видного полтавского полковника Федора Жученко Любови. Крестным восприемником их младшей дочери соблаговолил быть сам ясновельможный пан Иван Степанович Мазепа, – доводившийся, стало быть, Кочубею Кумом. За делами да государственными заботами быстро пролетели шестнадцать лет. Гетману, овдовевшему в 1702 году, было за шестьдесят, своих детей бог не дал, мать умерла игуменьей в монастыре в Киеве. И тут эдаким розовым бутоном встречает его в доме старого друга девица Матрена Кочубеевна – щеки лоснятся, глаза с поволокою, плечи белые, как добрая сметана. Зачастил в гости к судье генеральному пан гетман. С орденом и лентою при золотой цепи и в сапогах золотом шитых, надушенный и напомаженный являлся и гостил, подолгу. По тому, как вздыхал ясновельможный, поглядывая на колышащиеся нитки кораллов на юной высокой груди Матрены, по тому, как тщательно и туго стал перепоясываться дорогим турецким поясом – было видно, жар еще тлился в сердце Мазепы. Надумал в жены взять гетман свою крестную дочь. Но отец и особенно мать девочки греховными и богопротивными видели сии намерения старика кума.

Ох, не нравилось Мазепе, когда ему в чем бы то ни было отказывали собственные подчиненные, – хиба ж не пан, не ясновельможный он?! Хиба ж то не привилей великий служить ему душой и телом? Пся крев!

Подарками, деньгами, обещаниями посыльные сумели выманить шестнадцатилетнюю Матрону из-под родительского присмотра и привезти в гетманский дворец. Нетрудно представить состояние родителей. Отец девочки извелся, похудел, почернел, от стыда сквозь землю готов был провалиться, плакал горькими слезами. Но безутешным было горе его – хоть и был он генеральным судьею, некому было жаловаться на обидчика, разве что тому же гетману Мазепе. А тот нарочито закадычно – ни в чем не бывало! – зовет его, Кочубея из Полтавы к себе в гости. Оскорбленный, раздавленный, "рабско кланяючийся" Кочубей так писал куму своему нетвердою рукою:

"Ясновельможный Милостивый Пане Гетмане! Знаючи тое мудрцево слово, же лепше есть смерть, нежли черный живот, раднейший бым был перед сим умерти, нижли в живых будучи такое, як мя обняло, поносити унижене; зело естем подлий и ваги такой, якоей есть пёс здохлый. Но горько стужает и болит мое сердце быти в таких реестре котрии для якого свого пожитку дочки своей вдаючи ку воле людской, безецными и выгнанья и горлового каранья годными, правом твердым суть осужены. О! горе ж мине несчастливому! Чи сподевался я, при моих немалых в войсковых делех працях, в святом благочестии, под славным рейментом Вашей Вельможности такое поносити укоренье? Чи заслугувался я на такую язвами болезнями укрываючую мя ганебность? Чи деялося коли кому тое з тых, котрии передо мною чиновне и нечиновне при рейментараж живали и служили? О! горе мне мизирному и от всех оплеванному, по такой злой прыйшовшому конец! Переменилась мне в смуток в надеи о дочце будучая утеха моя, обернулася в плач моя радость, а веселость – в сетование... Омрачился очей моих свет, обышол ми мизерный студ, не могу право зрети на лица людские и перед власными ближними и домовниками моими окрывает мя горький срам и поношение. В том толь тяжком смутку моем всегда з бедною супругою моей относячи сокрушение, не могу бывать у Вашей Вельможности, в чом до стопы ног Вашей Вельможности рабско кланяючися, пренайпокорне прошу себе милостивого разсмотрительного пробачения. Войска запорожского судья генеральный Кочубей."

"Пане Кочубей! – отвечал ему тут же Мазепа тоном не оставляющим сомнений в нерасположении к адресату, – доносишь нам свой якийсь сердечный жаль. Рачий бы належало скаржитися на свою гордую велеречивую жену, которую, як вижу, не вмеешь, чи не можешь повстягнути и предложили тое, же ровный муштук як на коне так и на кобылы кладут. Она-то, а не хто инший печали твоей причиною, ежели якая на сей час в дому твоем обретается... Через лет шестнадцать прощалося и пробачалося великим и многим вашим смерти годным поступкам, однак ничого доброго, як вижу, ни терпеливость, ни добротливость моя не могла справить. А що взменкуешь в том же своем пашквильном письме о якомсь блуде, того я не знаю и не розумею, хиба сам блудишь, коли жонки слухаешь, бо посполите мовят: гдже огон жонджи, там певне глова блонджи! (где хвост руководит, там значит голова блудит)".

Конечно же, своей гетманской властью Мазепа мог бы без особого труда одолеть нежелание кумы выдать за него замуж Матрену, переступил бы все условности и все предрассудки. Если бы он действительно хотел на крестнице своей жениться, то и расположение церкви сумел бы снискать, и благословение монарха при надобности выхлопотал бы. Но...

Распекая и унижая в письме и без того убитого горем и страдающего отца, Мазепа скоро вернул девушку в родительский дом. Изредка писал ей тайные письма, передавая с подкупленною служницею. В коротеньких этих письмах, случайно сохранившихся вполне рельефно проступает лицемерная суть старого сластолюбца, всегда умевшего плести словесные сети и отнюдь не случайно грешившего сочинительством.

"Моя сердечно коханая Мотроненько!
Поклон мой отдаю Вашей Милости, мое серденько, а при поклоне посылаю Вашей Милости гоштынца, книжечку и обручик диямантовый, прошу тое завдячне прыняти, а мине в любве своей неодменно ховати, нем даст бог, з лепшим прывитаю. За тым цилую уста кораловыя, ручки беленькия и все члонки тельца твого беленького, моя любенко коханая."

"Моя сердечно коханая, наймильшая, найлюбезнейшая Матроненько! Вперед смерти на себя сподивався, неж такой в сердце вашем одмены. Спомни тылко на свои слова, спомни на свою прысягу, спомни на свои рученьки, котрии мне не поединокрот давала, же мене, хочь будешь за мною хочь не будешь, до смерти любити обецяла... Спомни на остаток любезную нашу беседу, коли есть бувала у мене на покои "любити и сердечно кохати не перестану на злость моим ворогам". Прошу и вельце мое серденько, яким кольвек способом обачся зо мною, що маю з Вашей Милостью чинити; бо ж юж больш не буду ворогам своим терпети, конечне одмщение учиню, а якое – сама обачишь. Щасливши мои письма, що в рученьках твоих бувають, нежели мои бедные очи, що тебе не оглядають."

"Мое серденько коханое!
Сама знаешь, як я шалене сердечне люблю Вашу Милость, еще никого на свете не любил так. Мое б то счастье и радость, щоб нехай ехала да жила у мене; тильки ж я уважив, який конец з того может бути, а звлаща при такой злости и заедлости твоих родычов. Поки жив буду, тебе не забуду."

"Моя сердечна коханая! Тяжко зафрасовалемся, почувши же тая катувка не перстаеть Вашу Милость мучити, яко и вчора тое учинила. Я сам не знаю, що з нею, гадиною, чинити... То моя беда, що з Вашею Милостию слушного не маю часу о всем переговорити..." "Мое серденько! Тяжко болею на тое, що сам не можу з Вашею Милостью обширна поговорити, що за отраду Вашей Милости в теперешнем фрасунку учинити. В остатку, коли они, проклятии твои тебе цураються – иди в монастырь, а я знатиму, що на той час з Вашей Милостью чинити..."

Так оно, в конце концов, и получилось: брошенная Мазепою девушка умерла в монастыре. Но и после внешнего примирения с гетманом Василий Кочубей не изжил из сердца горького своего оскорбления. Он сжимался весь, не мог без вскипавшей люти даже имени мазепиного слышать. Справно исполняя свои обязанности судейские, постоянно по службе сталкиваясь и общаясь с гетманом, Кочубей надумал поквитаться с Мазепою его же методом. Шла Северная воина. Шведы хозяйничали в Польше. Боевые действия неотвратимо надвигались на границы Российской державы. Шведская армия в тот период была одной из лучших в Европе, по праву считалась непобедимой. Юный король Карл XII легко и дерзко одерживал победу за победой и самоуверенно грозился поставить на колени строптивых московитов. Европа, затаив дыхание, ждала развязки войны, явно отдавая предпочтение силам скандинавов отлично вымуштрованным и привыкшим побеждать. Верный слуга российского монарха Мазепа был "ношенной птицей" и очень боялся оказаться среди побежденных – весь его жизненный путь вымощен этим страхом. И тут он рассчитывал урвать от побед великого Карла хоть кусочек, но для себя. Старый гетман решил дождаться момента, когда перевес сил шведов станет очевидным и переметнуться под их знамена.

Зная о тайных замыслах ясновельможного, о его шифрованной переписке с польским королем, о подготовке измены, Василий Кочубей обо всем этом через верного человека сообщил царю Петру I. Последовавшая реакция государя оказалась мало утешительной для Василия Леонтьевича и участвовавшего в деле свояка, полтавского полковника Ивана Ивановича Искры, женатого на Варваре Федоровне Жученко, сестре жены Кочубея. Петр I усмотрел в доносе хитроумный происк неприятельский – лишь по наущению шведскому могла зародиться злокозненная мысль опорочить гетмана и кавалера, недавно хлопотами самого царя возведенного австрийским императором Иосифом I в княжеское Священной Римской Империи достоинство. Донос этот вносил раскол в стан российской армии и, следовательно, тем играл на руку воровским намерениям Карла XII, посягающего на российские пределы: логика монарха безупречна с политической точки зрения. Тем более что доносы на Мазепу писали и раньше. Велено было Искру и Кочубея взять за арест, допросить и связь их с неприятелем открыть явственно. Всю весну 1708 года пожилых арестованных допрашивали с пристрастием, стараясь уличить в сговоре с врагом. В протоколах допросов сохранились сухие отметки – "дано восемь ударов", "дано двадцать ударов" и тому подобные. А что это были за удары и точно ли их было указанное число – то неведомо. Пытки не дали результатов. Единственное, в чем сразу же чистосердечно признался Кочубей – что донести на гетмана заставила его кровная отцовская обида занозою засевшая в сердце. А больше, несмотря на пытки, ничего не говорил, лишь плакал, сокрушался и каялся. Показания своя Кочубей подписал так: "Окаянный преступник и погубитель дома и детей своих".

В изъятых и приобщенных к делу бумагах явились и письма Мазепы к шестнадцатилетней Матрене – потому они и сохранились в архиве Тайной Канцелярии.

Гетман Мазепа упросил Петра I выдать ему "изменников", и сам продолжил пытать их уже и без того истерзанных и отчаявшихся, но спрашивал, разумеется, не о связях со шведами, зная отлично, что таковых не было, а допытывался точного перечня всех маетностей явных и утаенных, которые по закону должны были перейти в казну государеву и под гетманское владение. Гетман и без того знал все о состоянии своих подчиненных, но изощренными пытками в очередной раз демонстрировал своему окружению кто есть кто. В середине лета при большом стечении казачества в местечке Борщаговке, что в семи верстах от Белой Церкви, генерального судью Василия Кочубея и Полтавского полковника Ивана Искру обезглавили. Так выполнил обещание, данное крестнице своей ясновельможный пан гетман: "ворогам конечне одмщение учиню, а якое – сама обачишь."

Василий Леонтьевич Кочубей принял смерть, как избавление от мук и позора – в длинной шелковой рубахе рогового цвета с широкими рукавами и открытым воротов. Добрый шелк прочно впитал горячую кровь невинно убиенного.

Всего через три месяца, когда Мазепа с горсткой сподвижников перешел под знамёна Карла XII, предав бесконечно доверявшего ему Петра I, всем стало ясно, что Кочубей сообщал чистую правду о готовящейся измене и поплатился за это жизнью. На могиле мучеников, похороненных в Лавре Печерской была по указу царя выбита надпись отдающая им должное. Вдовам и семьям вернули изъятое и добавили весьма из "имений мазепинских явившихся изменничьими". Битва Полтавская предрешила исход Северной Воины. Непобедимая шведская армия была повержена и остатки ее бежали.

Мазепа бежал вместе с Карлом XII.

И уже под покровительством турецкого султана собирался предать на сей раз шведского короля, выпрашивая за его голову у царя Петра себе помилование. Этому предательству препятствием стала смерть пана гетмана, нашедшего конец своего земного пути на чужбине.

А рубаха со следами крови на ней после изгнания шведов и очищения Жуковской церкви в селе принадлежавшем семье Кочубеев, стала алтарной реликвией.

И ей суждено было вместе с исчерченным ликом Спаса прослужить около двух веков напоминанием о жестокости судьбы и о неминуемости расплаты за совершенные прегрешения для новых и новых поколений Кочубеев, графов и князей, потомков Судьи Его Царского Пресветлого Величества Войска Запорожского Генерального Василия Леонтьевича Кочубея.

"предыдущая глава"

"следующая глава"