Подлинных вещей, к которым прикасался Полуботок, сохранилось до наших дней очень немного.
Крест Леонтия в этом смысле – предмет поистине уникальный. Знак прощания и начала взрослой жизни. Выразительный знак – печать истории.

Полковничий пернач, хранящийся в Чернигове, лишь приписывается Полуботку, как и вышитая сорочка, якобы ему принадлежавшая. На месте дома – что за Стрижнем построил прадед, – военный госпиталь. «Ковер с гербом рода Полуботков», – экспонат бывший в коллекции В. Кричевского, по всей видимости, окончательно утрачен, во всяком случае, следы его потеряны. (Умер Кричевский в Венесуэле в 1952 году). Портреты – копии с исчезнувших оригиналов.

Фамильный склеп уничтожен. Весь погост монастыря, где покоились многие славные русичи еще с княжеских времен, превращен в проезжую часть, затоптан, осквернен, сам монастырь восстанавливался не одно десятилетие.

Может быть покаяниями новых послушников мы сможем отмолить хотя бы частицу прощения у наших предков, чьи души витают неприкаянными в разоренных храмах, вопиют к нам о заступничестве…

Простите нас, люди добрые! Не вина это наша, но беда общая, безжалостная, всех нас опустошившая.

По крупицам сохраненным провидением складывая нашу подлинную историю, по шажку возвращаясь к нашим истокам – мы возвращаемся к себе, мы составляем и обретаем нравственность.

Память – это путь исцеления…

…Итак год 1660-й, в доме Леонтия Полуботка родился сын Павел.

Легенда не была бы совсем легендой, если бы мы могли абсолютно точно знать по письменным свидетельствам, допустим, гувернеров или домашних учителей – как полковниченко Павлуша Полуботок рос, какими болел болезнями, как проявлял характер с первых своих шагов, какие делал успехи, был ли способным учеником, проказничал ли, озорничал безудержно.

Нет таких свидетельств, как не было в доме Леонтия Полуботка ни гувернеров, ни домашних учителей, ни специальных воспитателей, записывавших бы по дням рост наследника. Мальчик жил, впитывая, как должно, атмосферу дома, дух жизни семьи, становясь постепенно тем, кем стать суждено было только ему одному.

А вот то, чем жил в те годы его отец, фигура для казацкого общества заметная, что занимало думы и чаяния народа – восстановить по летописям, историческим свидетельствам очевидцев, документам и хроникам можно. Это и будет той самой почвой, на которой произрастал будущий Павел Леонтьевич Полуботок, самый богатый, спустя пятьдесят лет, землевладелец Украины.

Среди нескончаемых свар, войн, походов, столкновений, предательств и интриг выпало родиться Павлу Полуботку. Через тринадцать лет после Переяславской Рады и Воссоединения, уже в 1667 году, во время Андрусивского перемирия московской державы с Польшей Украина формально была разделена на правобережную – под верховенством Польши, и левобережную, – под протекторатом Москвы. И там и здесь зачастую, как это водится в смутные времена всех стран и народов, верховодили люди, всплывшие на кровавых волнах междоусобной свары, заботящиеся исключительно о собственной карьере, готовые ради того, чтобы удержаться у власти, на любую подлость.

Время, как водится, выковывало своих героев.

Кончина Богдана Хмельницкого, пронесшего свою булаву в последние годы под знаком терзаний между Крымом, Турцией, Швецией, Польшей и пунктами соглашений с Москвой, их невыполнением, как бы положила начало новому затяжному болезненному процессу распада украинского сообщества. Причин тут было много, и исторических, и политических, и экономических.

Для того, чтобы ясны были механизмы взаимоотношений, возносящие или низвергающие людей, пружины помыслов и последующих действий, поступков нашего героя, Павла Полуботка, уместно именно теперь познакомиться со схемой управления того государства, в котором он родился.

Работы историков М.А. Максимовича, Д.И. Яворницкого, М.С. Грушевского помогут разобраться в этом весьма важном вопросе. Ибо именно здесь сосредоточены все узлы будущих столкновений, собраны все нити предстоящих проблем.

Судьбе было угодно так сложить пути-дороги исторического развития Поднепровья, что этими исконными землями славян русичей, сердцевиной некогда могучей Киевской Руси более трех столетий, а именно 333 года, владели литовцы и поляки.

Последствия вооруженного вторжения монгольских полчищ в XIII столетии привели к падению и запустению Киева. Свое политическое значение он утрачивает на века.

В северо-восточные княжества Руси Владимиро-Суздальское и Московское перемещается политический, административный, культурный и духовный центр славянства.

Огромные запустелые бесхозные пространства попадают под власть Белого Орла.

Все население края оставшееся на отчинных землях влилось в подданство польской короны. Административное устройство Речи Посполитой ХIV–ХVI веков каким бы хлипким и ущербным оно ни было, не могло не наложить вполне ощутимый отпечаток на все стороны социального существования жителей края: столетиями из дня в день здесь продолжалась жизнь людей в особых условиях и исподволь складывались своеобычные черты и свойства местного населения, рождались своеобразные явления и процессы.

Реальной действенной власти, структуры управления окраинными восточными территориями польской администрации наладить так и не удалось из-за общей расхлябанности и слабости аппарата. Местные ставленники довольствовались бесконтрольностью и безнаказанностью. В пространных степях, урочищах, речных плодородных поймах десятилетиями никто не сталкивался ни с какой властью.

Все юго-восточные окраины польского королевства практически были брошены на произвол и предоставлены сами себе. Разбойничьи ватаги грабили всех проезжавших и проходивших по рекам, совершали набеги на всех без разбору соседей, порою и достаточно протяженные предпринимали походы. Это была единственная реальная вооруженная сила, мобильная и беспринципная.

Польская администрация в результате долгих и мучительных размышлений нашла выгодным для себя оплачивать содержание этих нерегулярных разбойничьих формирований. То есть корона как бы формализовала отношения с окраинными владениями, – она стала платить казакам за то, что те в случае надобности станут заслонять границу королевства от непрошенных и нежелательных вторжений. Это означало на деле, что бессильная власть будет сквозь пальцы смотреть на происходящее в окраинных землях и покупает готовность услужить ей в крайней ситуации. Кого б из главарей такое положение не устроило? – это ж легализация вседозволенности.

Перечень степных жителей, претендующих находиться на иждивении королевской казны, составлялся на месте и подавался для оплаты в центр. Список имен или пресловутый реестр – это формула порубежной своеобычности, залог двойственного и скользкого положении: соблазн-то каков! Представьте себе, я могу как и раньше ничего не делать, жить в свое удовольствие плюя на законы, а мне все равно за это заплатят золотом; я с дружками на добрых конях потрошу торговые караваны, забираю добычу себе и мне за дела мои еще полагается по реестру государственное содержание. Реестр этот был постоянным предметом торга с администрацией. Он колебался в разные году от двух до сорока тысяч; желающих числиться в реестре всегда было с избытком. Что понятно и легко объяснимо. А если при этом еще и крымский хан позовет и заплатит, то можно и своих панов-ляхов побить при случае, и девушек из соседних селений в ясырь крымчакам погнать, и скот увести и поля пожечь. А русский царь позовет – можно и крымчаков прищучить, погонять, кибитки их потрепать, золотишко потрясти. Из всякой ситуации извлечь свою выгоду, урвать для себя – и ускакать в степь как ни в чем не бывало…

Мелкий польский шляхтич, семейная драма которого стала для него судьбоносной, Богдан Хмельницкий, поставленный польским королем на гетманство в украинских землях, умело использовал за годы своего правления те особенности устройства казацкого сообщества, что сложились и выработались на протяжении предыдущего шестнадцатого столетия… К так называемому казацкому «присуду» издавна причисляли значительные массы крестьянского и мещанского населения. Лишь репрессии польского правительства сдерживали из возрастание. Когда же потребности в военной силе становились главенствующими, то сдерживание прекращалось и к казацкому списку причисляли всех, имевших средства снарядиться в поход или кто просто предпочитал свободное состояние. Расширяющиеся беспрестанно границы казачества вносили изменения в социальное устройство края: с этой непроизводительной и избалованной массой нужно было считаться.

Хронический конфликт восточных окраинных владений с Центральной властью, который держал в напряжении обе стороны много лет, способствовал тому, что штаб казацкого войска во главе с гетманом, представлявший как бы временное правительство края, превращается в правительство постоянное, заменяющее на всех уровнях польскую администрацию.

Структура казацкого правления во главе с гетманом, венчалась штабом его, носящим название «генеральной старшины». Это генеральный обозный, в чьем ведомстве была артиллерия, снабжение, тыл, обоз; генеральный судья, отвечающий за юридическую сторону всех дел, как бы министр иностранных дел при этом; генеральный есаул, войсковой помощник гетмана и координатор; генеральный писарь, – сравнимый разве что с начальником штаба или канцелярии и контрразведки в одном ведомстве. Титулы «генеральных» носились для вящего отличия от таких же чинов, стоящих рангом ниже «полковых», состоящих в каждом полку штабом и советом при полковнике. Таким образом, генеральная старшина по статусу приближена к совету министров при гетмане, главе правительства.

Край, находящийся под гетманским «региментом», то есть закрепленный результатом соглашения или военных действий за казацким войском, разделяется на полки, а территория, из которой комплектуется данный полк, целиком переходит под власть полковника, являющегося не только начальником своего полка, как военного образования и контингента, но и полновластным правителем приписанной к нему территории. За действия в своем полку правитель ответственен перед генеральною старшиною и гетманом. Уже с первой четверти ХVII века известны территории полков, где казачья старшина осуществляла административные и судебные права над казачьим населением – главным образом это те местности, шляхта которых в первую голову уступила натиску – полки Чигиринский, Черкасский, Белоцерковский, Корсунский.

Войсковой власти подчиняются и другие сословия, крестьянство, служилое население, в значительной степени и многочисленное мещанство. После того, как восстание упразднило коронные староства и магнатские латифундии полностью утратили свое значение и доминиальные власти. К середине века в реестре значится уже шестнадцать полков; правобережный – Чигиринский, Черкасский, Каневский, Корсунский, Белоцерковский, Уманский, Брасовский, Кальницкий и Киевский; на левом берегу Днепра – Переяславский, Кропивенский, Миргородский, Полтавский, Прилуцкий, Нежинский и Черниговский. Состав полков и численность их были весьма неодинаковы, количество сотен колеблется от семи до двадцати, казачьи контингенты от тысячи до трех с лишком тысяч. Но не в различиях отдельных полков дело, а в том, что главную основу нового строя составляет именно такое деление, именно полковая власть. С течением времени полнота этой власти усиливается, приобретает все более законченную определенность, растет роль полковников и старшины. Постепенно отмирают стихийно рожденные демократические выборные принципы построения власти, когда сотника выбирала сотня, полковника – собрание полка, когда решение важнейших вопросов жизни непременно принималось сообща.

Принципы, выработанные долголетней практикой казацкой жизни – когда в каждую минуту от выборных руководителей громада могла потребовать отчета и подвергнуть суровой ответственности – поначалу были перенесены и на военнонародное управление. Однако критические условия жизни края, в которых протекали преобразования, неотвратимо перерождали демократические принципы в классическую военную диктатуру, основывающуюся на крепкой единоличной власти. Механика этого перерождения вполне ясна – «войсковая рада», как высший орган законодательный, смещающий или выбирающий гетмана, стала тяжелой, недейственной, функции ее перенеслись в более узкий круг совета старшины с ядром совета генеральной старшины, то есть сосредоточились в ближайшем штабе и «совете министров» гетмана. Практическое осуществление власти далеко разошлось с теоретическим, с принципами демократического строя и в действительности конкуренция войсковой рады с советом генеральной старшины вылилась в противостояние «казацкого демоса» и «старшинской олигархии».

Старшина, сложившись в ясно выраженный общественный класс, с определенными сословными, экономическими и политическими стремлениями, отодвигая на второй и третий план «войсковую раду», вообще нацелена устранить рядовое казачество от всякого влияния на управление, политику, принятие решений. Она старается сосредоточить в своих руках судьбы гетманского правления, подчинить исключительно своему влиянию замещение должностей генеральной старшины, полковников и других ответственных войсковых чинов, то есть напрочь упразднить остатки казацкого народовластия, выборности и фактически полностью сосредоточить власть в своем узком ядре. В то же время старшина старается освободиться и от вмешательства в управление и внутренние отношения Украины со стороны московского правительства. Борьба на два фронта изнурительна и малопродуктивна, потому что и «казацкая чернь» восстановлена против, она будет отстаивать свои права, и Москва не уступит.

Между двумя этими очагами борьбы за власть, пронизавшей все украинское общество сверху до низу, расшатавшей конституционные формы украинского устройства и без того не особенно прочные, едва складывавшиеся – и вырастал Павел Полуботок.

Состояние кризиса было доминирующей чертой для украинского общества, перспективы гибели всего завоеванного ожидали со всех сторон, враги умело использовали все щели и затруднительные положения, основы новой украинской (галичской) конституции безжалостно коверкались вместо того, чтобы развиваться.

Если бы покоя и мира послал Господь Украине хотя бы на десять лет. Но не было ни мира, ни покоя.

Время требовало от человека, вовлеченного в события, черт своеобразных и не всегда возвышенно-благородных.

Чехарда разделов и междоусобиц, войны гетманов правого берега с левобережными, поиски покровительства, заступничества у татар и турок, поляков и шведов – все это порождало и выдвигало людей особого типа, умеющих лавировать, приспосабливаться, вычислять выгоды, уступать и лицемерить, подкупать и отказываться от слова. Иван Выговский, Мартын Пушкарь, Юрий Хмельницкий, Павел Тетеря, Иван Брюховецкий, Петр Дорошенко – имена этих людей непременно слышал с самых ранних лет Павел Полуботок в отцовском доме, потому что именно эти люди всплывали на волнах истории и вершили судьбы тысяч и тысяч своих соплеменников. Наверное, как и все мальчишки, Павел Полуботок, мечтал о подвигах, о победах в сражениях, мечтал быть похожим на своего героя – кто им был? Дорошенко? Или Демьян Игнатович Многогрешный, «мужичий сын» ставший гетманом, окончившим дни свои в Сибири? Или Суховей, запорожский гетман? Ханенко? А может быть и часто бывавший в доме отца Самойлович, ставший 15 августа 1674 года единым гетманом для всей Украины? – ему сложили знаки гетманского достоинства и Ханенко и Дорошенко.

А может быть уже тогда Павел Полуботок видел себя самого на самой вершине казацкого воинства? Кто знает…

Ясно, что дальнейший путь выбрал он не сам, а отец начертал ему.

И был этот путь в Киев за образованием. В Киевскую духовную Академию. По тем временам это было самое серьезное высшее учебное заведение. И полученные в нем знания, несомненно, оказывали в последующие годы влияние на взгляды Полуботка, на принимаемые решения, окрашивали собой его мировоззрение.

Сестры его подрастали, выходили замуж. Мария – за Ивана Сулиму, Варвара – за Федора Мировича. Татьяна стала женою Семена Савича, который впоследствии будет генеральным писарем и пройдет весь трагический путь рядом с наказным гетманом вплоть до каземата Петропавловской крепости. А сам Павел Полуботок, поселившись в Киеве, грыз пока гранит науки, общаясь с другими отпрысками состоятельных семей.

Киев тех лет, так же как и прочие города, был в основном деревянным, подверженным частым пожарам, случались нередко моровые поветрия холеры, уносившие тысячи жизней и привычными были прочие несчастья – наводнения, набеги врагов, эпидемии. Нижний город только собирались обносить оборонительной деревянной стеною.

В Кирилловском монастыре продолжалось восстановление каменного храма, разрушенного в 1651 году войсками польского гетмана Я. Радзивилла.

В Лавре закончили возведение стройной деревянной колокольни, самого высокого сооружения на киевских холмах.

Киево-могилянская духовна Коллегия, получившая свой статус в 1631 году, исправно ковала интеллектуальные кадры, расширялась, жила своим четким внутренним распорядком, основанным на отшлифованном десятилетиями закрытом укладе. Во главе ее стояли ректор, префект (второе лицо в иерархии, отвечавшее за быт всего братства, инспектор и эконом), и супер-интендант – надзиратель за благовоспитанием студентов. Слушатели академии делились на восемь классов: 1 – аналогия (или фара), 2 – пифима, 3 – грамматика, 4 – синтаксима, 5 – пиитика, 6 – риторика, 7 – философия, 8 – богословие. Изучались греческий, латинский и славянский языки, нотное пение, катехизис, поэзия, арифметика, риторика, богословие и философия. Каждую субботу непременно все ученики упражнялись в проводимых диспутах на самые различные темы. Умение четко выстраивать свои мысли доходчиво и аргументированно доказывать свою позицию оттачивалось в этих субботних занятиях. Ученики академии, в разные годы прошедшие тут курс наук, прославили свою альма-матер. Были среди них и те, кто учился в одно время с Павлом Полуботком. Плеяда ярких личностей была выпущена академией во славу Украины и России. Гавриил Бужинский, известный переводчик. Лазарь Баранович, архиепископ Черниговский, богослов. Антоний Радзивилловский, наместник Киево-Печерской Лавры, проповедник. Гавриил Домецкий, архимандрит. Варлаам Ясинский, митрополит Киевский. Стефан Яворский, митрополит Рязанский и Муромский, местоблюститель патриаршего престола. Иннокентий Гизель, отправившийся епископом в Пекин, Иосаф Кроковский, Иоаникий Голятовский, святой Дмитрий Ростовский (Туптало), Феофилакт Лопатинский, святой Иннокентий Кульчинский, Гавриил Буянинский, Феофан Прокопович… и многие другие. Всех не перечислить…

Но среда и окружение, в которых рос и набирался знаний юный Полуботок, говорит сама за себя – будущий гетман украинский получил отличное для своего времени образование. И природные свои способности и наклонности весьма подкрепил разносторонними гуманитарными знаниями.

Следует отметить и факт, свидетельствующий о несомненном авторитете Киево-могилянской Академии.

Когда в Москве была основана Славяно-Греко-Латинская Академия, то для заведения учения латинского по государеву указу туда прибыли ученики и преподаватели – украинцы именно из Киева. Среди них были Афанасий Соколовский, Григорий Гошкевич, Антоний Страшковский, Мелетий Канский, Рафаил Краснопольский и Иосиф Туробойский, будущий ректор этой академии, магистр, читавший риторику. Однако, и в годы учения Павла Полуботка в Академии, пока он сидел за партою и вкушал знания, жизнь на Украине продолжалась, тугими спиралями скручивалась, готовя поприще для будущего своего правителя.

Попытки Юрия Хмельницкого укрепить свое положение на Украине с помощью татар и турок не удались. Запорожье его не поддержало. Опорная крепость правобережья Чигиринский замок – взорван порохом. Массы людей насильно переселяются за Днепр, оставляя земли до самого Буга пустынными. Дорошенко удален в Москву и содержится там в почетном заключении. Польша за плату 200 тысяч рублей навсегда отказалась от Киева, считавшегося до сих пор только во временном владении московского правительства. Гетман Самойлович, будучи ставленником старшины, верою и правдою служит ее сословным интересам. Впрочем, себя и свою семью тоже не забывая. Судьба предшественника его, Многогрешного – влачащего подневольное существование в Сибири – красноречиво направляла Самойловича на подчеркнутую лояльность в отношениях с московским правительством. Он усиленно старался не давать ни малейшего повода к неудовольствию своими действиями. По настоянию московского правительства Самойлович провел на киевскую митрополию человека, готового принять посвящение от московского патриарха и признать его власть над собой. Это был родственник Самойловича, князь Гедеон Святополк-Четвертинский, епископ Луцкий. Таким образом в автономной жизни Украины была пробита еще одна немаловажная брешь. Осторожный и расчетливый политик во внешних отношениях, Самойлович внутри своего гетманства постепенно становится самовластным и высокомерным монархом, зачастую отстраняя старшину от приятия решения, не считаясь с мнением рады старшины, игнорируя все доводы кроме собственного мнения и желания.

Собственно, так и должен был вести себя человек низкого происхождения, поднятый к вершинам власти – корыстолюбие его, панские замашки – это типичные черты представителя старшинского класса того времени. Гетман своим примером и окружению своему позволял сквозь пальцы смотреть на многие нарушения законов, правил, не говоря уж о попираемых этических нормах. Заглядывая в будущее, расчетливый гетман старался укрепить себя со всех сторон и обеспечить долгое процветание. В ход пошли дети. Дочь свою выдал Самойлович за московского боярина и устроил его назначение воеводою в Киев. Крепкая подпора. Обоих сыновей поставил полковниками, Григория – Черниговским, Якова – Стародубским. Располагая прочными связями и родственными узами, Самойлович, скорее всего, рассчитывал властвовать долго и передать гетманскую булаву свою после себя одному из сыновей, тем самым еще на одно поколение, как минимум, закрепить первенствующее положение для своей семьи.

Тут уместно будет напомнить, что племянницу свою Евфимию Васильевну Самойлович, гетман выдал замуж за статного и образованного сына своего Переяславского полковника Леонтия Полуботка – Павла Полуботка, который таким образом сразу после Академии попадает на правах зятя в мощный клан дальновидного гетмана, и постепенно входит в узкие и перепутанные коридоры, ведущие к власти.

Самоуверенности гетмана Самойловича в своих силах и способностях все предвидеть, кажется, не было предела, но и старшина со своей стороны не намеревалась бесконечно терпеть пренебрежительное к себе отношение. Как и водится, желание угодить московскому правительству с одной стороны, растущее недовольство войсковой рады и старшины – с другой – неминуемо приводили к столкновению. Ясно, что старшина воспользуется первым же случаем недовольства гетманом со стороны Москвы, чтобы подтолкнуть его, подставив ножку, и повалить.

Московское правительство заключило с Польшею вечный мир, и под влиянием тогдашнего временщика Василия Голицына, ставленника Софьи, был взят курс на союзнические отношения с Польшей в борьбе с Турцией. Самойловичу этот курс, разумеется, нравится не мог, но он вынужден был уступать, подчиняясь указам из Москвы. Крымский поход против турок возглавил сам Голицын, и гетман Самойлович должен был также участвовать самолично с казацким войском. Известно было отношение Самойловича к предпринимаемому походу – он его не одобрял и участие в нем принимал без всякого воодушевления. Однако, будучи опытным в подобных делах, все-таки дал Голицыну ряд важных советов. Указания гетмана Левобережной Украины, впрочем, в расчет приняты не были.

Обставленный пышно и снаряженный с большой помпой крымский поход 1687 года окончился полным фиаско. Поражение грозило сильно пошатнуть позиции Голицына и его покровительницы Софьи, нужно было вину сложить на кого-нибудь другого, и второе лицо в походе – гетман Самойлович – весьма для этого подходил. Его верная старшина быстро сориентировалась в ситуации – и доносы полетели в Москву. Гетман-де и к походу готовился недобросовестно и вообще был против него, и к антитурецкой лиге в целом относился неодобрительно. Короче – измена! Используя свое положение, гетман сделал все для того, чтобы крымский поход не удался!

Донос был московским правительством принят благосклонно. Никто, разумеется, не верил и не собирался верить утверждениям об измене Самойловича, но все равно – гетмана с семьею немедленно доставить в Москву! Так надо…

Старшина торжествовала и добавляла подробности о притеснениях, несправедливости, унижениях, требовала суда. Суда не было. Старого гетмана с сыном Яковом, Полковником Стародубским, сослали в Сибирь без разбора дела, все имущество их было конфисковано. Второго сына Самойловича, полковника Черниговского Григория Самойловича постигла еще более страшная участь – ему отрубили голову в Севске по приговору «за бунт и сопротивление». И его имущество конфисковали, разумеется. Иван Самойлович падения не перенес и на следующий год в Табольске отдал богу душу.

Вполне понятно, что крах гетманского дома не мог не коснуться и всего его окружения. Теперь все те, кого приближал к себе и возвышал гетман, кому раздавал должности и почести, маетки и людей, все мысленно проклинали судьбу. Потому что пришел час расплаты. Несправедливой, незаконной, да – в большинстве своем эти люди, которых обирали, были невинны, к делу непричастны. (Да, собственно, и вины Самойловича никакой не было – но повернулось колесо истории, распорядилась судьба – переворачивая вниз одних и вознося других, перемалывая кости многим и многим; Господи! Так и хочется воскликнуть – как все знакомо и по временам гораздо более ранним и по событиям на столетия более поздним, как все однообразно, однотипно и уныло в лабиринтах борьбы за власть. Всегда одно и то же – донос, подкуп, ссылка, казнь, в отдельных случаях – реабилитация честного имени…).

Леонтий Полуботок, полковник Переяславский, был лишен полковничества, всех нажитых маетностей, практически разорен. Не прошла мимо коса конфискаций и контрибуций, задела конечно же, и молодого хозяина Павла Полуботка, у которого к тому времени было уже две дочери, и жена снова была в тяжести. И нужно родиться действительно очень сильным и волевым человеком, чтобы в таком бедственном положении не сломиться, не упасть. Впрочем, старшина, добившись своего, устранив Самойловича, рвение свое не слишком на приближенных его распространяла, так как почти все «панове генеральные» сами были связаны с гетманом очень тесными узами. Дело о лишении Полуботков маетностей отшумело, улеглось.

Жизнь продолжалась. Но опыт, приобретенный в эти трудные годы, несомненно, впоследствии еще пригодится Павлу Леонтьевичу.

Всесильный Голицын еще в том же возвратном на пути из Крыма лагере, где был арестован Самойлович, вел переговоры с генеральным есаулом Мазепою. О чем – выяснилось вскоре, когда после высылки семьи старого гетмана решено было выбрать нового. Голицын предложил кандидатуру Ивана Мазепы. Старшина, понимая, что за этим предложением стоит рекомендация московского правительства, выбор поддержала. И то, что впоследствии открылось – Мазепа обещал за свое выдвижение Голицыну 10 тысяч рублей, и выплатил их честно (по всей вероятности из конфискованного имущества Самойловича) – никого не смутило и не удивило. Интереснее другая подробность, что почти в то же самое время, когда Мазепа искал подходы к Голицыну и сулил ему взятку, сам Голицын вербовал в послушные гетманы Дунина-Борковского, и тоже не бесплатно. Любопытно, что фигурировала та же сумма – 10 тысяч рублей. Может быть это была уже исторически сложившаяся такса за гетманскую должность? В любом случае ясно, что даже подарив из отнятого у предшественника большой кусок, Мазепа ничего не терял, напротив, становился очень заметной личностью в политическом раскладе России и мог рассчитывать на отдачу от верно сделанной ставки. Школа же жизни его и опыт, почерпнутый при польском дворе, делали нового гетмана фигурою экстраординарной и сулили богатства несметные. Эти посулы сбылись в полной мере.

О киевском шляхтиче Мазепе написано предостаточно. Его романтической биографии посвящали свои поэтические произведения Байрон, Пушкин, Словацкий. Исторических исследований о нем так много, как ни об одном другом деятеле Украины. Да и судьба его, прямо скажем, богата поворотами и коллизиями – лакомый кусок для исследователя и романиста.

Мы же лишь скажем, что гетманствовал Мазепа два десятилетия подряд и на жизнь его пришлись события исторические, многие воистину для Украины и России роковые, к которым и он руку свою приложил.

Для нашего же повествования гораздо более важным обстоятельством является тот факт, что Мазепа разглядел в Павле Полуботке, не причастного к семье Самойловича, опального отпрыска обреченного на вечное прозябание, но способного, вдумчивого и твердого администратора. Мазепа хорошо разбирался в людях и подбирал себе окружение образованное, думающее. Выпускник Академии Полуботок был приближен к гетману и поставлен через некоторое время на самое престижное полковничество – Черниговское. А мы помним, что это значит – фактически Полуботок становился полновластным хозяином огромной территории. Собственными стараниями, умелой политикой сумел он в дальнейшем не только укрепиться в этой должности, но и весьма прирастить свои личные владения и богатства. До конца жизни, пройдя все перипетии и осложнения, сохранит он за собой полковничий титул.

В России же тем временем вырос и младший из многочисленного потомства царя Алексея Михайловича – Петр Алексеевич Романов.

Как на болотной трясине государственных неурядиц, заговоров и восстаний, придворных интриг и родовых счетов, войн и соперничества возрос сей гигант, уцелел и утвердился – знает только история. Бог и судьба благоволили, видимо, к Петру, рожденному от стареющего отца и юной матери Нарышкиной, муза Победы – Виктория своими крылами оберегала его восхождение, возносила и трубила гимны.

Петр Алексеевич был моложе Павла Леонтьевича годами, но уже в конце разоренного и растерзанного войнами семнадцатого столетия прочертились их главные жизненные пути, которым суждено было пересечься неоднократно как судьбам вечных соседей России и Украины в разворачивающейся панораме нового восемнадцатого века.

Вот как вступал новый век, первый в России новым счислением от рождества Христова означенный: «Змий великий огнистый в панстве шведском спал з неба месяца июля дня 20 и был виден от всех, так в Полще, яко и в Белой Руси, на Северу, и Украине; злетел головою на землю, а то летал по вечерне и долго в ночь трвал, мах ошиб свой до горы, потым весь зсунулся на землю».

Что означало для современников то небесное явление, комета или болид, которое летописец внес в свою хронику, как змея огнистого? Был ли то знак небес на добрые дела, предвестник мира? Или же то грозный свой лик явил Марс, воитель, суля новые беды, новые войны?

Восемнадцатый век, которому суждено закончиться веком золотым и просвещенным для России и окончательным порабощением для Украины начинался под этим огнистым змеем кровью и смрадом.

На Красной площади в Москве на зубцах городской стены гнили трупы казненных стрельцов, слышались жалобные причитания женщин перед изуродованными телами мужей, отцов и братьев. Сотнями повешенных устрашал молодой царь желающих померяться с ним силами в политической борьбе. Размах казней соответствовал широте замыслов, преобразований. Смрадный дух разлагающихся трупов наполнял воздух державы, им дышали люди, не замечая, привыкая.

Перешагивая новые и новые тысячи жертв, Петер шел к цели, видимой пока только ему одному. Способных понять его, выучившегося в Европе, постигшего преимущества прогресса на собственном опыте и принявшего европейский опыт, как единственно верный, в окружении было мало. И потому царь не объяснял, а повелевал – быть по сему, потому как это к добру российскому! И укладывались под неповоротливые колеса гигантской российской колымаги – в стремлении вытащить ее из векового болота – новые и новые тысячи трупов.

Вот какую картину оставил потомкам летописец Величко, следовавший в самом начале восемнадцатого века с войском от Корсуня и Белой Церкви на Волынь: «Видах многие городы и замки безлюдные, опустелые, валы высокие, как горы, насыпанные трудами рук человеческих. Видах развалины, стен, приплюснутые к земле, покрытые плесенью, обросшие бурьяном, где гнездились гады и черви. Поглянувши паки, видах пространные тогобочные украинско-малороссийские поля и розлеглыя долины, лесы и обширные садове, и красные дубравы, реки, ставы, озера запустелые, мхом, тростием и непотребною лядиною зарослые. Видах же к тому на рознех тех местах много костей человеческих, сухих и нагих, только небо покровом себе имеющих, и рекох себе в уме: «кто суть сии?» Тех всех, еже рек, пустых и мертвых насмотревшися, поболех сердцем и душею, яко красная и всякими благими прежде изобиловавшая земля и отчизна наша Украина-Малороссия в область пустыне Богоставленная и насельницы ея, славные предки наши безвестни явишася…».

Действительно от такой безрадостной картины можно «сердцем поболех», можно отчаяться, можно опустить руки. Разорение Украине доставалось от прошлого века чрезвычайное. Прав летописец Величко. Но жизнь продолжалась, живые вставали на место мертвых.

И если, нижеподписавшемуся торжественно «Гергий-Гедеон-Венжик Хмельницкий, з божой ласки князь русский и сарматский, гетман Запорожский», Юрию Хмельницкому, получившему последний подарок от турецкого султана – шелковый шнурок на золотом блюде – никакие проблемы уже не были страшны – тем самым шнурком его и удавили, -- то живым и стоящим у кормила украинского корабля Мазепе со генеральною старшиною приходилось с ними сталкиваться ежедневно. И какие важнее, какие насущнее, неотложнее – из них – решать нужно было постоянно.

В Чернигове закончено строительство Троицкого собора, он освящен. Заложен и возведен большой каменный дом Якова Лизогуба, ставший войсковой канцеляриею. За речкою Стрижнем выросли каменные палаты Полуботка. Гетман Мазепа много строит, жертвует на монастыри и церкви. Иван Ушаков заканчивает огромный труд по съемке и составлению большого плана города Киева. У Петра I рождается сын и наследник, царевич Алексей, угадавший своим рождением в високосный год на 29 февраля. Павел Леонтьевич Полуботок обзаводится двумя сыновьями – Андреем и Яковом. Жизнь не останавливается ни на мгновенье, засеваются поля, выпасается скот, варится пиво, вынашиваются планы реконструкций и преобразований, Россия втягивается в утомительную и затяжную Северную Войну. В это же время в Лондоне основывается Английский банк, и вскоре королеву Анну сменит курфюрст Ганноверский Георг.

Павел Леонтьевич Полуботок принимает самое непосредственное участие во всех крупных событиях того времени, так или иначе затрагивающих Украину. В 1703 году он становится полковником Черниговским.

(Символ полковничьей власти - серебряный пернач, принадлежавший Полуботку. Ныне хранится в Черниговском музее.)

Входя в состав совета старшины, он посильно влиял и на внутреннюю и на внешнеполитическую деятельность гетмана Мазепы. Разумеется, не чужды ему были и многолетние сомнения и терзания всего украинского воинства в вопросе о соблюдении прав и «привилегий» казачества, записанных еще в договоре Хмельницкого с Москвой. Усилиями предшественников права эти были во многом ущемлены, и статьи договора постоянно нарушались. Политика же Мазепы, ценимого Петром, обласканного им, была направлении на сохранение достигнутого на утверждение завоеванного. Вышеупомянутые обстоятельства и Русско-шведская война, захватившая театром своим и Балтику, и русские земли, и всю Украину, заставила Мазепу сделать выбор, который достаточно подробно, описан во всех хрестоматиях и учебниках истории, на котором мы по сей причине останавливаться не станем.

Однако, механику двойной игры гетмана и мотивы, ее вызвавшие, учитывать стоит. Ведь именно эта напряженная и многолетняя борьба с сомнениями и соблазнами являлась горнилом и для Павла Полуботка, ее прямого участника.

Скрытный и хитрый Мазепа вряд ли советовался с полковником Черниговским о том, как поступить ему в трудной ситуации, что предпочесть – постоянную и все более растущую зависимость от Москвы и крепнущего Российского монарха или же взлелеянную в мечтах многих поколений казачества автономию. Пусть даже и под чужестранным шведским покровительством.

Да Полуботку и объяснять ничего не надо было – он и сам прекрасно понимал на каком острие колеблется все государственное устройство гетманщины.

Но видел он и другое, что широкие казацкие массы ситуацию воспринимаю не столь трагично и однозначно, что нет в войсковой раде единства по наболевшему и извечному этому вопросу. А потому – наученный опытом отца, Павел Полуботок, больше присматривался и прислушивался, радея преимущественно о выгодах семьи и дома, не влезая в сомнительные проекты и интриги, не поддаваясь на приманки шведского покровительства. Любое постороннее верховенство над народом воспринималось им, как нежелательное, но он ответственно выполнял свои полковничьи функции, в едином строю с войсками российскими встав против армады Карла ХII, участвовал и в волынском заслоне и в Полтавском сражении. И отсвет великой победы, полного разгрома неприятеля в разгар лета 27 июня 1709 года, лег и на Павла Леонтьевича. Торжественные фейерверки, засверкавшие по всей державе, были похоронным салютом умершему от треволнений и неудач Мазепе, за выдачу которого Петр предложил турецкому визирю 300 тысяч талеров, и стал путеводным огнем для выросшего и возмужавшего государственного деятеля Павла Полуботка, полковника Черниговского.

В начале ноября в Глухов на раду съехались те представители старшины, что остались верными союзу с Россией, не бежали вслед за Мазепою и Орликом к Карлу Шведскому и дальше - под защиту Турции.

Рада собралась для того, чтобы выбрать нового гетмана. И князь Меншиков получил от Петра указание общаться с представителями казацкого войска, показавшего верность, со всею возможною лаской. Низложили и прокляли изменника Мазепу, изображение его подвергли различным унижениям и в конце-концов «персону ненавистную» сожгли. Церковь предала его анафеме.

Мрачно-торжественная увертюра перед радою - наподобие школьных пьес того времени, — призвана была стать нравоучительным уроком для всех собравшихся и заставить их проникнуться официальною оценкой событий последнего года. Но умудренная старшина, составленная из воинов, и без показательных казней верно воспринимала ситуацию, она была свидетелем расправ Петра над невинным городом Батуриным, вырезанным поголовно солдатами Меншикова только за то, что сообщение об изменен Мазепы пришло отсюда.

Рада была подготовлена психологически и отдавала себе отчет в том, что взаимоотношения с Москвой не могут не измениться. Патетическое восклицание Мазепы, когда он узнал о сожжении Батурина, полностью подтверждалось: «Злые и несчастные наши початки! Знаю, что бог не благословит моего намерения; теперь все дела инако пойдут, и Украина, устрашенная Батуриным, будет бояться стать с нами за одно»...

Кандидатов на гетманскую булаву было, собственно, двое - старый полковник Стародубский Иван Скоропадский и молодой талантливый полковник Черниговский Полуботок.

Съехавшаяся в Глухов старшина видела, разумеется, все преимущества Павла Леонтьевича, его ум, хватку, умение ладить с людьми, несомненные его деловые качества, которые, конечно же, по всем статьям превосходили возможности пожилого и неспособного Скоропадского. Но это же видел и Петр. По одному вполне правдоподобному свидетельству, перешедшему затем во все исторические описания этого периода, Петр якобы заявил при решении вопроса о гетманстве, что не хочет видеть гетманом Полуботка, потому что он слишком способный человек и «из него может второй Мазепа получиться». Зная, как высоко ценил Петр до недавнего времени Ивана Мазепу, можно понять эту краткую характеристику не только как подозрение в возможной измене, но и как признание в Полуботке действительно крупного политического деятеля.

Возражать старшине не приходилось, предложенная Меншиковым кандидатура Скоропадского прошла единодушно.

Члены совета прекрасно понимали, какой гетман нужен Петру, осознавали они и то, что и сами, умело проведя дело, могут при послушном гетмане получить свои выгоды. А потому и оформили передачу клейнодов без промедления «Дня 7 новембрия года 1708».

Павел Леонтьевич Полуботок получил от Петра за оказанную в ратном деле верность и словно бы в утешение за то, что гетманом стал не он, огромные имения - город Любеч с целым рядом богатых сел перешел в его личное владение.

Награждены были все, кто не стал на сторону Мазепы, а особенно те, кто сумел настойчивее других заявить это свое рвение в служении русскому престолу. Рьяно и беззастенчиво выпрашивались «изменичьи маетности». Жаловались они столь же щедро, сколь велика была охота царя приглушить хотя бы на время «этих малоросов», «смутьянов, воров себе на уме». Потому как и грандиозная полтавская виктория была лишь промежутком в тяжелейшем деле построения империи Российской. Или, как сказали бы пииты того времени - хоть Полтава и есть алмаз воссиянный в короне победительной, но до завершения всего венца много еще добыть и огранить аметистов и яхонтов предстоит деснице самодержавной.

Население Украины, измотанное постоянными войнами и походами, ничего так не жаждало, как мира и покоя - чтобы можно было спокойно работать, растить хлеб и детей, играть свадьбы и своей родной земле предавать усопших. Даже запорожцы, перенесшие после разгрома 1709 года Сечь свою на территорию крымского Ханства, затосковали и стали хлопотать перед русским правительством о разрешении вернуться, и согласие на то получили. Никто не хотел поддерживать призывающих к продолжению борьбы Гордиенко и Орлика. Устали люди.

Установившаяся относительно спокойная ситуация во взаимоотношениях Украины с великорусским правительством способствовала активизации старшины. Под ее влияние гетман Скоропадский обратился к Петру с просьбою о подтверждении украинских прав, и устранении на будущее время вмешательства в украинские дела со стороны российских чиновников и офицеров, какие имели место во время войны и были батальными действиями оправданы. Петр прежние свои и предков своих указы подтвердил, но сопроводил это подтверждение таким количеством оговорок, что практически сводил на нет все пункты старых привилегий. Из соображений безопасности и гарантии от измены, гетманская резиденция переносится в Глухов, там же ставятся два полка российских, якобы для его охраны, и даже само право назначать и утверждать полковников и старшину передается в центральное правительство. Это обстоятельство немедленно было подтверждено тем, что назначаться стали на полковничьи места люди из Москвы. Иван Скоропадский и хотел бы быть борцом за права украинского народа, хотел бы поддержать требования своей генеральной старшины, но не мог отказать Петру, самодержцу всероссийскому, когда тот приглашал его в Москву с полковниками Черниговским Павлом Полуботком и Лубенским Андреем Марковичем, с генеральным писарем Семеном Савичем для поклонения Царскому Величеству и там по предварительной договоренности, сватовство учинил дочки своей за сына Петра Андреевича Толстого Петра Петровича, любимца царского. Сватовская миссия была удачной, свадьба состоялась, гетман породнился с ближайшим окружением престола. И тут же – как бы во внимание к заслугам Скоропадского – Петра Толстого жалуют полковничеством Нежинским. Нелегко на старости лет противостоять родственникам. Может быть и доживал бы в покое отпущенные ему дни старый гетман, но более молодые и энергичные сподвижники его все толкали к действию, к сопротивлению. А тут еще и учреждение Коллегии Малороссийской подоспело. Сия коллегия, составленная из шести великороссийских штаб-офицеров из гарнизонов, стоящих в украинских городах, под председательством бригадира Вельяминова, фактически упраздняла какое бы то ни было значение гетмана и его генеральской старшины.

Учреждение коллегии в специальном указе было мотивировано беспорядками и злоупотреблениями в генеральном суде, председателем которого был зять гетмана Черныш, в прочих судебных инстанциях, в войсковой канцелярии, в собрании доходов, а также злопритеснениями, какие позволяла себе старшина по отношению к казакам и посполитым, отнимая у них земли, принуждая к панщинным работам, обращая фактически в своих крепостных, и так далее. Ссылок на жалобы простого казачества в адрес старшины было в указе много. И жалоб тех, конечно же на самом деле хватало в центральном правительстве, потому как обращаться за справедливостью к тому самому человеку, от которого и ищешь защиты, многие казаки не видели резона. Рассмотренный нами ранее механизм концентрации власти в руках старшины, упразднение демократических принципов управления, вполне допускал и даже способствовал возникновению маленьких магнатов, чтящих себя выше законов, допускавших - и нередко - с установленными законами не считаться.

По внешнему замыслу – назначением Малороссийской Коллегии было принимать жалобы на все судебные и административные учреждения Украины, вплоть до генерального суда и гетманской канцелярии, надзирать за «законностью» сбора всякого рода налогов и пошлин, собирать их и расходовать, представляя непременно отчетность в российский сенат, следить, чтобы от старшины не было утеснения казакам и посполитым, принимать по этому меры по соглашению с гетманом. То есть – цели введения коллегии вроде бы были направлены на строгое соблюдение законности, на отстаивании прав широких слоев казачества – на деле же старшина расценила акцию эту, прежде всего, как покушение на ее собственные права, на ту власть распоряжаться в своих землях по своему усмотрению, которая была оговорена в подписанных между Украиной и Россиею соглашениях, и увидела в коллегии этой первейшего своего врага.

Скоропадский верноподданейше просил «от имени всех людей малороссийских» – возвратить Украину к прежним порядкам, упразднить коллегию. Уверял, что жалобы на беспорядки – есть каверзные интриги врагов. Напрасно. Петр остался непреклонен. Более того, среди населения был распространен печатный указ, освещающий реформу, в котором говорилось, что коллегия учреждена «не для чего иного токмо для того, чтобы малороссийский народ ни от кого как неправедными судами, так и от старшины налогами утесняем не был». Указ был подписан самим Петром.

Очень огорчился старый гетман. Еще до приезда бригадира Вельяминова от постигшего его разочарования и огорчения Скоропадский заболел и умер. «Июля Третьего дни года 1722».

Политическая арена наказом ушедшего гетмана оставлялась под булаву полковника Черниговского Полуботка. Это была единственная, и ни у кого уже не вызвавшая возражений, кандидатура. Однако Сенат лишь подтвердил статус наказного гетмана, то бишь, временно исполняющего его обязанности, за Павлом Леонтьевичем. При этом сделана была существенная оговорка -дескать, надлежит полковнику Черниговскому со старшиною во всех делах по управлению краем совещаться с бригадиром Вельяминовым всенепременно, и подписи на документах должны стоять обоюдосторонние.

Прежде, чем приступить к освещению этого решающего периода в судьбе Полуботка, хотелось бы привести некоторые документы, проливающие свет на расстановку сил и положение дел в начале его гетманства. Тем более, что по ним и читателю удобно будет судить о целях и направлениях в деятельности столкнувшихся сторон, о тех позициях, которые они отстаивали, интересах, которые защищали.

Итак, повелением Петра учреждена Малороссийская Коллегия, в конце июля 1722 года вступившая в свои права. Тут уместно напомнить, что за два предшествующих года Петр полностью изменил систему государственного правления и по образцам датским и шведским вместо Приказов введены были Коллегии с президентами, асессорами и прочими чинами. Вместо посольского приказа действовала Коллегия иностранных дел с президентом, канцлером, графом Головкиным. Вместо Военного приказа – Военная коллегия, возглавляемая Меншиковым и Вейде. Вместо Поместного приказа – Вотчинная коллегия. Кроме того – Адмиралтейская, Берг-; Юстиц-; Мануфактур- и Комерц-коллегии. «I. Надзирать за скорым и беспристрастным производством дел во всех присутственных местах и обиженным оказывать законное удовлетворение. 2. Следить за правильностью всякого рода сборов. 3. С гетманского совета расходовать суммы и давать о том отчет. 4. Препятствовать с гетманского же совета, генеральным старшинам и полковникам изнурять работами казаков и посполитых людей, (иное дело -«изнурение» тех же казаков и их истребление на рытье каналов и строительстве крепостей по указу того же Петра. – В.П.) 5. Смотреть за правильным расквартированием войск без всякого исключения, даже в поместьях гетмана, кроме двора, где он живет, кроме дворов старшин и духовенства. 6. Принимать жалобы от нижних чинов (солдат) и малороссиян. 7. Наблюдать, чтобы получаемые от Государя и Сената указы были записываемы в генеральной канцелярии и препятствовать писарям гетманским подписывать вместо гетмана универсалы и отправлять их из коллегии».

Старшина обратилась к Петру с очередной челобитной, в которой просила дозволить выборы нового гетмана, понимая, что только сильная гетманская власть сможет перевесить соседство Коллегии. Вот в каком стиле обращались к царю: «З дозволенным нашим челобитствием раболепное приносим прошение, при чем скипетродержавную Вашего Величества монаршью духом лобызаем десницу».

На что лаконично и сухо Петр отвечал: «Всем ведомо, что с Богдана Хмельницкого до Скоропадского все гетманы явились изменниками, от чего много претерпело государство Российское, особенно Малороссия, и потому надобно приискать в гетманы верного и надежного человека, а пока такой найдется, определено правительство, которому надлежит повиноваться и не докучать на счет гетманского выбора».

Сохранилась подлинная инструкция, данная вновь назначенному полковнику Стародубскому Кокошкину. Она еще более рельефно представляет степень напряженности в сложившейся ситуации.

«Инструкция Полковнику Стародубскому Кокошкину. Понеже обыватели малороссийские Стародубского Полку несносные обиды и разорения терпели от Полковника (Журавки и Старшины, и для того били челом, чтобы дать им полковника Великороссийского, куда он, Кокошкин и определен: того ради в незабытной памяти иметь ему оную инструкцию, рассуждая для чего он послан, а именно: чтоб Малороссийский народ от чинимых ему от Старшины тягостей был весьма свободен. 1. Прежде бывшие Полковник и Старшина чинили подчиненным несносные тягости и грабительства отнятием грунтов, лесов, мельниц и накидкою своих, как питейных, так и съестных припасов и многими работами в строении своих домов и прочее; также казаков принуждали идти из казацкой службы к себе в подданство, и ему надлежит сего яко огня бояться, и пропитание иметь с полковых маетностей. 2. Прежние чинили в судах немалое продолжение волокиты, налагали великие наклады; и ему надлежит быть праведным, нелицемерным и безволокитным судьею. 3. От обычной прежних правителей гордости и суровости надлежит ему весьма удаляться и поступать с полчанами ласково и снисходительно. Ежели же сие преступит все о чем выше писано, или хотя одно и станет жить с примеру прежних черкасских Полковников, то он и за малое сих преступление будет неотменно казнен смертию, яко преслушатель указа, нарушитель правды и разоритель Государства.»

Вы представляете, каково было бедному Кокошкину заступать в сию, смертию обложенную, должность свою? А нрав государя был всем хорошо известен – сам бы малое то прегрешение сыскал, сам бы правды допытал и казнил бы без всяких отсрочек. Инструкция эта давалась вновь назначенным полковникам в Малороссию отнюдь не проформы ради, и не пустыми были суровые угрозы.

Правды, порядка и исполнительства великих замыслов добивался Петр I! Эти годы его до отказа наполнены преобразующими указами. Многотомные собрания одних только его и Сената распоряжений и указов поражают широтою размаха - все буквально, вплоть до каждого гвоздя, до каждой доски, до каждой бороды раскольника хотел Петр объять и предусмотреть в творимом законоуложении. Нельзя не поражаться масштабности помыслов его. Но в то же время с убийственной неотвратимостью проступает в этой громаде задуманного и начатого нечто отчаянное, обреченное...

Николай Маркович одну из глав своей «Истории Малороссии» изданной в 1842 году в Москве в Типографии Августа Семена заканчивает патетически: «Велик был Петр в своих помыслах, велик был и в средствах достигать цели своей! Но еще один тяжелый подвиг предстоял благодушному царю: «Ему должно было для блага отечества и для общего двух народов успокоения замкнуть правдивые уста знаменитого Украинца: перед ним стоял Полуботок...»

Нелишне отметить, что возвышенное отношение к личности Павла Полуботка, фигуре чуть ли не харизматической, весьма характерно для первых историков Украины, начиная с Григория Конисского, чья «История Русов» положила начало легендарному освещению этого периода, на что позднее молодой историк Александр Лазаревский написал даже специальное исследование «Говорил ли Павел Полуботок Петру Великому речь, приводимую Конисским?» От восторженного цитирования многостраничной речи Полуботка не удержался и Николай Маркович в своем труде. Мы же пока ограничимся достоверным фактом противостояния Петра Великого и Павла Полуботка.

Еще пятнадцать лет назад, когда встал вопрос о выборе нового гетмана вместо Мазепы, Петр не допустил Полуботка к власти и, одарив щедро, надеялся успокоить, примирить. Однако, крупные личности тем и выделяются среди потока прочих людей – что не склоняются под ветром будней, не приспосабливаются, меняя взгляды и убеждения, как заблагорассудится – но идут прямо по линии судьбы, пусть даже эта линия и предопределена трагической.

Схема конфликта, противостояния такова: Полуботок, несмотря на прямое указание царское "не докучать более вопросом о выборе гетмана", линию свою докучливую продолжал. Постоянно конфликтовал с Вельяминовым, с коллегией. И Генеральная старшина его поддерживала, раз за разом повторяй требования восстановить все права и привилегии, оговоренные еще в подписанном Хмельницким соглашении. В один прекрасный момент терпение Петра лопнуло, и он со свойственной ему прямотой Полуботка со товарищи в тюрьму бросил, тем малороссийский вопрос, словно гордиев узел, разрубив, как ему казалось, решил, с повестки его снял.

За схемой же – судьбы многих людей, их жизни, их заботы их надежды. Причем, и жизнь самого Петра государя самодержца огромной державы не была увеселительной прогулкою. Он трудился до изнеможения, себя не щадя и никому поблажек не давая. Его хроническая усталость и болезненность, помноженные на целую вереницу несчастий и огорчений последних лет, подтачивали могучий организм. Царь был одинок и подавлен, душевное его состояние било мрачным, почти отчаянным. Инерция круговерти огромного количества дел не позволяла ему предаться меланхолии, остановиться и оглянуться, влекла за собой, забирая всю энергию без остатка, забирая самую жизнь.

И если кому-то уставшему в трудах праведных даровал господь отдохновение в теплом доме, в семье, в любимых детях и внуках, то Петр Алексеевич был лишен и этого.

Рано женившись на нелюбимой женщине, подчинившись дворцовому рассчетливо-генеалогическому ритуалу, Петр никогда, не испытывал сладкой радости семейных уз. Сын родился, когда Петр сам был еще юношей, отцом осознал себя много позднее. Чувства, испытываемые к наследнику всегда были рациональными, сдержанными, окрашенными пониманием необходимости эти чувства поддерживать.

К делу воспитания сына, царь отнесся как к вопросу государственному, видя в нем наследника и преемника дел своих. Определил наставника фон Гизена, присмотр поручил Александру Меншикову. С ранних лет записал Алексея сержантом в гвардию, находил нужным брать его с собой в сражения, держать при себе, передавать опыт. "Уважая ум его", посылал в путешествия за границу, давал несколько раз важные поручения – с Долгоруким на бунтующий Дон, на переговори с королем польским – приобщал к делам государственным. В двадцать лет женил на принцессе Вольфенбительской. И поначалу с радостью замечал, что царевич искренне любим народом. Однако, обожание это было связано лить с тем, что в царевиче Алексее хотели видеть "правильного" наследника, восстановителя старины, столь жестоко уничтожаемой Петром. Духовенство и вся оппозиция рьяно поддерживали царевича, вознося молебны за него, связывая с его престолонаследованием все свои надежды. Алексей же к делам государственным был равнодушен, политика его не интересовала.

В 1718 году его, бежавшего от отцова присмотра за границу, по строжайшему приказу Петра вернули в Москву. Царские посланники Толстой и Румянцев лично конвоировали Алексея. В столовой кремлевского дворца в присутствии всех знатных особ, царевич на коленях плакал и молил о прощении и пощаде. Был прощен с условием, что выдаст всех, способствовавших побегу. "Буде же утаит, прощение будет не в прощение!" – грозно заключил Петр.

И Алексей выдал всех.

Но все равно тут же последовал указ об отрешении его от наследования престола. Все присягали малолетнему Петру Петровичу, как наследнику, не зная, что жизнь его уже на исходе.

Тут подоспело еще одно потрясение – бывшая жена Петра, Евдокия, монахиня Покровского монастыря, уличена была в связи с Глебовым, ношении мирского платья и в угрозах именем сына своего Алексея. Сестра Мария Алексеевна уличена была в злоумышлении на Петра, епископ Досифей – в потворстве к распутной жизни царицы.

Суд Петра был суров. 15 марта казнены были Досифей, Глебов, Кикин и Вяземский; Мария заточена в Шлиссельбург, Евдокия высечена прилюдно и отправлена в Новую Ладогу.

Летом, 14 июня, когда следствие по делу о побеге Алексея было закончено, Петр сам представил сына на суд Сенату. На следующий день царь спускал новый корабль, подписывал указы, рассматривал новый план строительства города.

Через десять дней был оглашен смертный приговор царевичу Алексею. И 26 июня – накануне годовщины Полтавской победы, наследника не стало.

Что ж за рок преследовал Петра, что ж за силы так распорядились в последние его годы – что, бросая под ноги крупнейшие победы и свершения государственные, политические, международные, – постоянно больно ранили, смертельно жалили из недр семьи, из самого близкого окружения? Каково было душе Петра Алексеевича выносить все это, терпеть, жить этим? Умерли сын, внук и внучка, невестка, Меншиков попался на крупном воровстве, царица Прасковья умерла, и после многочисленных казней всех участвовавших в подготовке и сокрытии побега царевича, когда коронована была Екатерина, выяснилось, что не зря на торжественном обеде за стулом ее стоял камергер фон Монс. Измена открылась последняя и самая горькая, самая неожиданная - одарила ею на прощание единственная женщина, которой Петр доверял всего себя, к которой расположен был душевно, его "Катенька". За что, спрашивается?..

Новые казни - обезглавлены и Монс де ла Кроа с сестрой и другие... Ну разве это жизнь великого и славного монарха - казнить за женины измены?

Помните миссию Скоропадского в Москву со сватовством гетманской дочери за Петра Петровича Толстого? Когда в столицу прибыла пышная малороссийская делегация с полковниками черниговским Полуботком и лубенским Андреем Марковичем, с генеральным писарем Семеном Савичем?

Так вот было это как раз летом 1718 года, когда шел суд над царевичем Алексеем. И есть любопытные данные, будто Петр просил высказываться по поводу справедливости смертного приговора всех знатных гостей кремлевского дворца. И якобы Павел Полуботок принимать участие в этом отказался, не захотел марать себя династической кровью. И будто бы именно за это предложено было ему вскоре возглавить многотысячный отряд украинских казаков на рытье Ладожского канала.

... Из десяти тысяч войска, занятого на рытье канала от Новой Ладоги до Шлиссельбурга – чтобы новому флоту Петра обеспечить беспрепятственный проход к морю – домой вернулась едва половина. Жесточайшие условия жизни, гнус, сырость, дурное питание буквально косили призванных на строительство казаков. Если Полуботок и Маркович сумели выстоять, то бывший с ними еще один полковник Сулима, "на обратной дороге умре". С этого момента в обычных челобитствиях добавились и прошения освободить казаков от непосильного труда на рытье бесконечных каналов. Мотив этот, вместе с растущим ропотом и недовольством казачества, прослеживается до самой последней петиции, ставшей поводом для ареста, которую мы непременно приведем, чуть позже полностью – благо что она сохранилась – в архивах тайной Канцелярии и была в прошлом веке Лазаревским найдена и напечатана.

Кстати, о Тайной Канцелярии.
Oснованная Петром для дел сугубой государственной секретности и важности, она является прообразом будущих компетентных органов. В нее для рассмотрения направлялись только те дела – и чаще всего исключительно по царскому личному распоряжению – которые представляли особое значение. К примеру, громадное адмиралтейское дело. Или же дело о расхищении имений полковника Перекрестова (в нем замешаны были Меншиков и Апраксин, длилось оно несколько лет). Здесь же в Тайной канцелярии осталось много черновых бумаг по расследованию "непорядочных поступков" малороссийского полковника Полуботка, генерального судьи Черныша и др.: дело это было по именному указу передано в Тайную канцелярию, откуда поступило для учинения решения в Высший суд, что произошло тоже по личному указанию царя.

Большинство бумаг этих до сих пор тщательно не разобрано, ждет своего исследователя и своего часа, быть может, в них содержится какая-то новая информация, которая поможет новым исследователям глубже понять происходившее, точнее нарисовать портрет событий, правильнее оценить их.

Но пока свершилось долгожданное и по-настоящему великое событие для России: 30 августа 1721 года подписан Ништадский мирный между Швецией и Россией, договор, положивший конец великой Северной войне, длившейся перманентно более двадцати лет. Россия могла вздохнуть свободно. Гремели салюты. Отбивались в. честь мира медали, награждались все, кто способствовал перемирию. Перемирию равному победе, потому что Швеция подписала договор на условиях предложенных Петром.

22 октября Петру Алексеевичу был торжественно поднесен одобренный Сенатом и Синодом титул Отца Отечества, Великого Императора Всероссийского. Подношение было благосклонно принято.

Виват официальному Отцу Отечества!

Продолжалось возведение в новой столице величественной Петропавловской крепости – уже высился тонкий стройный шпиль над собором, уже готовилось его золочение. Князь Меншиков праздновал новоселье в роскошном доме, построенном на набережной всего за три месяца, дом сверкал богатством, сиял удалой именинник, принимая от царя с приближенными поздравления по случаю своего сорокадевятилетия. А на городской площади был установлен столб с фонарем, горевшим круглосуточно, были к тому столбу прикреплены десять мешков, в каждом по сто рублей денег – награда тому, кто назовет имя составителей подметного письма-пасквиля на государя-императора.

В конце ноября, в день святого Андрея был устроен грандиозный праздник, подхвативший победные торжества – праздник Флага и Ордена, с фейерверками и аллегорическими представлениями, с многочисленными бочками выставленного вина и кострами до утра. И уже готовится именной указ о праве избрания, назначения и устранения от престолонаследия Государями наследников своих. То есть и на этот, веками соблюдаемый и чтимый ритуал передачи власти по законам кровного наследования, Петр наложил тяжелую десницу свою, отдавая исключительно в собственное усмотрение и распоряжение.

Вопросы и проблемы связанные с наследством и наследниками всегда были главными в борьбе за власть. Кому передать, кому доверить завоёванное, нажитое, построенное? Как правильнее распорядиться делом жизни своей, в чьи руки завещать кормило? Чтобы продлить и после смерти своей то направление государственного движения, которое мнится наиболее верным, чаянным, богоприемлемым?..

Указом своим о назначении престолонаследника Петр решительно вторгался и в будущее России. Да что там России, – всей Европы.

Для очень многих это был вопрос о жизни и смерти, по крайней мере, политической.

Петр взял на себя право назначать преемника по собственному усмотрению, – после казни одного сына и смерти другого это было страшное, но вынужденное решение, можно даже сказать, отчаянное, – и это для него был единственный выход в складывающейся ситуации, шаг, дающий возможность выждать, подумать, просчитать варианты. Петру хотелось держать в руках собственных все нити движений исторических, оказывать влияние на все общественные проявления.

Если бы судьба была милостива к нему и отпустила еще десяток лет царствования, он бы увидел, во что вырастает внук его, сын Алексея, на кого более походит, на отца или на деда, – можно ли довериться отпрыску. И дочерей бы обеих устроил расчетливо и к племянницам пристегнул бы тех, кого надобно – из соображений государственных...

Но в том-то и величие истории, что даже самых могучих людей волны её несут и поглощают спокойно и размеренно, не подчиняясь ни окрикам, ни горячим мольбам, ни подкупу, ни угрозе...

Тем не менее, попытки повлиять на ход история предпринимались и самые разнообразные.

Судьбою Российского престолонаследия были озадачены и взволнованы не только русские политики, но и очень многие дипломаты, министры заграничные: могущество новой империи заставляло все европейские кабинеты с напряжениям вниманием всматриваться в происходящее на Востоке. "Всякий слух, всякая особенная милость к какому-либо близкому лицу, – пишет историк Сергей Соловьев, – производили волнение, заставляли предугадывать выбор зятя наследника. Особенно волновался министр Австрийский: для Австрии важно было, чтобы престол Русский перешел ко внуку Петра, племяннику императрицы по матери. Однажды кто-то ему наговорил, что Пётр хочет выдать старшую дочь Анну за Александра Нарышкина и объявить его наследником, а младшую Елизавету выдать за герцога голштынского. Встревоженный посол обратился о жалобою, что "великий князь (Пётр Алексеевич) не имеет подобающей эдукации (воспитания), но между женами только в палате держимый, может быть никчему годный сотвориться, от чего явно показуется, что его императорское величество не хочет его за наследника объявить, чему никакой добрый воспоследовать имеет конец, а наипаче де, что союзства приостановление (то есть австрийского двора с российским) и твердость более в наследствии великого князя состоится".

Но у Петра были другие замысла относительно судьбы одной из своих дочерей: ему хотелось иметь своим зятем короля французского Людовика ХV; Это желание не осуществилось в правление герцога Орлеанского, маленького короля сосватали с инфантой испанской, которая и была уже привезена во Францию. Не осуществилось и сватовство за сына герцога Орлеанского. Но русский посол, князь Куракин нашел во Франции другого жениха для цесаревны: то был новый правитель Франции, герцог Бурбон, хотевший посредством этого брака поучить польский престол.

Как видим, вопрос о наследовании волновал очень многих, так или иначе привязанных к интересам Российским. Особенно ярко степень взаимосвязанности европейских дворов их пристрастий и устремлений проявилась после окончания Северной войны, после подписания Ништадского мирного договора, когда возник вопрос о курляндском наследстве. Это не испанское и не австрийское наследство, но и столь малая толика могла привести Россию к новым серьёзным столкновениям, к новой войне – потому что вновь входили в противоборство интересы могущественных европейских держав.

Еще во время борьбы России со Швециею за море – практически это означало, что борьба велась за существование России, как европейского государства, – Петр весьма выгодно из своих соображений выдал замуж двух племянниц своих дочерей брата Ивана: Анну за герцога Курляндского, Екатерину – за Макленбургского.

Герцог Фридрих-Вильгельм Курляндский, муж Анны, вскоре умер, правление перешло в руки его дяди Фердинанда, находящегося в фактическом изгнании за границею. Анна же, вдовствующая герцогиня, находилась в стране. И женихи, то бишь, претенденты да герцогство, подступали с разных сторон. Герцог Александр Виртембергский хотел таким образом распространить свое влияние на Курляндию. Того же, сватаясь за Анну, добивался и герцог Саксен-Вейссенфельдский. Был и еще претендент – побочный сын курфюрста Саксонского и короля польского Августа II, знаменитый впоследствии граф Мориц Саксонский. Анна была готова выйти за него, народ Курляндии тоже не прочь был противопоставить притязаниям Александра Виртембергского герцога Морица, – и сам король Август предвкушал выгоды от столь перспективного брака своего сына...

Но наследство и наследование – это извечные и чаще всего весьма потайные пружины истории. И потому одного желания не всегда достаточно, даже если это желание владетельного князя саксонского и короля польского Августа II Фридриха.

А мо;ет быть и знал уже Петр I, подписывая указ о назначении престолонаследника, что не даст бог воспользоваться ему этим правом, что порожденные им и возведенные им на самый верх государства Российского новые силы сами разрешат сей сложнейший вопрос и присягнут после кончины Императора матушке Екатерине. И как всегда внутренние интриги вокруг престола и внешнеполитические движения сольются и выдадут тот итог, который будет казаться наиболее естественным.

Старшая дочь Петра Анна выйдет замуж за Герцога Голштынского – наследника шведского престола, младшую цесаревну Елизавету запутают сети французских претендентов и мощное влияние светлейшего князя Меншикова; внук Петра, сын казненного Алексея, дождётся своего часа и станет императором Петром II – к радости австрийского двора; но и Анна Иоанновна, племянница Петра Великого, герцогиня Курляндская, уже назначена судьбою стать вскоре императрицею всероссийскою...

Но как бы не занимали вопросы наследства и наследников всех чиновных россиян и прочий заинтересованный вовлеченный люд, – жизнь не останавливалась ни на секунду и в дворцах, и в домах знати и в прокопченных, жарко натопленных избах крестьян, волею судьбы рожденных в одно и тоже время с величайшим преобразователем державы Российской, но и не подозревающих о существовании ганноверских проблем, о конфликтах Коллегия Малороссийской с украинской старшиной, об интригах английского двора и о прочих тонкостях политики, никакого отношения не имеющих к их повседневным хлопотам о прокорме себя и своих детей... Прошел день? – ну и слава богу...

Проведена по всей территории России первая подушная ревизия, иначе говоря, перепись населения или "компут" на малороссийский манер. Насчитывалось в державе к 1722 году 5.605.430 душ. Справка о расселении, количестве и составе подданных легла на стол Петра I.

В то же время на Украине события развивались своим чередом. Президент Коллегии Степан Вельяминов слишком буквально, по мнению старшины, воспринял назначение свое в управляющие краем. Бесцеремонно и зачастую грубо он вмешивался в размеренную жизнь Украины, разрушал сложившиеся отношения, требовал беспрекословного подчинения не только указам правительства, но и себе лично. Позволял себе недопустимый тон по отношению к старшине и самому наказному гетману, не говоря уже о простом казачестве. Этого в инструкциях данных ему, не было.

Обстановка складывалась весьма непросто, вокруг резиденции коллегии в Глухове постоянно чувствовалось напряжение. И каждый новый указ, документ или просто универсал – вызывали все более острые столкновения между местной властью и представителями коллегии. И если поначалу Полуботок употреблял все свое влияние и силу убеждения на то, чтобы суметь договориться, ужиться с новой административной единицей, то Вельяминов вел себя зачастую демонстративно вызывающе. "Сегодня пан полковник с старшиною енеральною были на банкете у господина брегадира Степана Вельяминова, который тогда своего целебровал ангела" – можно прочесть в дневнике подскарбия Марковича, зятя Полуботка, от 27 декабря 1722 года. И были тосты, и были здравицы, и лилась добрая горилка, и вдосталь было крепкого венгерского, токайского вина, но не было мира, не было согласия под дымною кровлею.

После нескольких острых столкновений взаимные посещения прекратились, поддерживались сугубо официальные контакты, сопровождавшиеся как правило нескрываемой неприязнью, колкостью и раздражением. Коллегия усердствовала в деле отнятия судебных прав у суда генерального, подговаривала казаков обращаться с жалобами на своих начальников именно в коллегию, с радостью расследовала малейшие столкновения между малороссиянами.

В Москву и Петербург летели взаимные жалобы, упреки и требования. Среди старшины вызревала идея, как бы "Вельяминыча" укоротить. Назревало крупное столкновение.

Не дожидаясь брутального финала событий бригадир Вельяминов, собрав нужные документы, заручившись несколькими доносами, отбыл в столицу.

"Черниговская летопись" рассказывает: "...президент Коллегии Малороссийской Брегадир Стефан Лукич Вельяминов, езди в Москву и в Петербург, к Государю, и оттуда возвратился в Глухов, привез указ Сената Полковнику Павлу Полуботку, чтобы ему с судьею Генеральным Иваном Чернышом и Писарем Генеральным Семеном Савичем ехать в Санкт-Петербург незамедлительно"... Собралась старшина генеральная обсудить сенатский указ, и решение приняла ехать наказному гетману с товарищами в столицу не с пустыми руками, не ответчиками на кляузы бригадира, но с новой челобитной, новым прошением о подтверждении вольностей украинских. То есть, как бы депутацией самостоятельной, не вызванной. Ситуация складывалась достаточно благоприятно – царь из столицы отбыл на Азов, до его приезда можно было расстараться в Сенате, перед советниками царскими, челом бить и матушке Императрице и вельможам влиятельным.

Задана была писарям работа – изготовить несколько одинаковых прошений, поставлены были подписи, скреплены были бумаги печатями Войска Запорожского и наказного гетмана Левобережной Украины, собрана была делегация. Можно было трогаться в путь. Отдал Павел Леонтьевич еще несколько секретных распоряжений, разослал еще несколько писем отсутствовавшим полковникам, сыновьям своим оставил, предчувствуя важность поездки, духовное завещание, тестамент. И числа 13 месяца июня года 1723 отбыл на Север.

Существуют достаточно подробные описания этого вояжа украинской делегации, с сообщениями, где останавливались, у кого бывали, какие резиденции посещали и так далее. Мы же, для того, чтобы не рассеивать внимания, дадим снова слово Черниговской летописи.

"... 13 сентября в Петербурге подали в Иностранную Коллегию на имя Императорского Величества челобитную с прошением милостивым от всей Украины об оставлении сборов, о ненарушимом содержании судов, прав и вольностей Казацких, грамотами отца Его Величества Великого Государя Царя и Великого Князя Алексея Михайловича, за Гетмана Хмельницкого утвержденных и от самого же Его Императорского Величества при наставлении на гетманство Ивана Скоропадского конформированных. А в сенат другую подали такую же слово в слово челобитную с особыми пунктами о доходах гетманских, с чего сбирались и куда расходовались, о заплате войску конному и пехотному, о канцелярии, о слугах войсковых и полковых, то есть трембачах и армашах, о полковых канцеляриях, о станции войска драгунского, як много коштует и о протчих всех нуждах. А после подання оных челобитных, наражен и послан того же часу на Украину Лейб Гвардии Майор Преображенского Полку Александр Иванович Румянцев, для спросу старшины и черни Малороссийской о тых челобитных: чи все о том ведают и просят. И уже с того числа видали быть Монарху загневанного"... Бунчуковый товарищ Петр Симановский в своей "Истории о Малой России" 1765 года этот эпизод заключает еще более возвышенно: "...прогневанное небо более привело Государя к огорчению на Малую Россию, нежели к милосердию"...

Петра раздосадовало (вспомним его душевное состояние в этот период времени), что челобитные составлены от имени всего народа Украины, что выдвигаемые прошения якобы исходят сразу от всего населения края. Тем и вызвана была его незамедлительная реакция – скакать Румянцеву в Малороссию и всех жителей допрашивать, кто что знает по этому поводу, как относятся к затее старшины, как советовались с ними. Но и Полуботок со своей стороны, (хоть и принимали делегацию в столице роскошно, чествовали и угощали знаменито) бдительности не терял. Своих гонцов слал дабы опередить Румянцева, дабы подготовить к встрече, дабы нужное у посланника царского составилось впечатление. Ну и предусмотрительность гетмана сыграла свою роль – вдогонку, пока майор Румянцев вникал в сложности малороссийской жизни, пока – расспрашивал казаков и полковников, сюда, в столицу доставлялись новые челобитные из других регионов Украины.

".... Потом прислана с Украины от Полковника Миргородского Данилы Апостола и от всего войска Малороссийского за подписом всей полковой и сотенной старшины и товариства бунчукового и значкового другая челобитная с Коломаку через канцеляриста Ивана Романовича в Петербург: которую тогда тот канцелярист подал до рук самому Императорскому Величеству, с церкви Святой Троицы по службе Божой идучому, ноеврия 10 числа, так зараз у кофейный дом пройшовши, и вычитавши, и вышедши в того дому, того ж моменту изволил приказать своими устами Генерал-Майору и Гвардии Преображенского полку Майору Андрею Ивановичу Ушакову з великим гневом и яростью взять под караул Полковника Черниговского Павла Полуботка, Судью Генерального Ивана Черныша, Писаря Генерального Семена Савича, там же при кофейном доме стоявших, и всех, кто за ними ассистовал, от которых и от всех отвязавши своими руками шабле, тот же Енерал Ушаков велел всех попровадить в замок мурованный Питербургский, где с первого часу порознь были все за караул посажены, потом по четыре человека случени, а дали знову недель у килька поединцем розведени"... Другое свидетельство уточняет: "... а взято тогда при главной старшине под караул в замок полковников казацких трех, гадяцкого полкового судию Григория Грабянку, переяславского есаула полкового – Ивана Кирпича, стародубовского, Петра Корецкого, да бунчукового товарища Димитрия Володковского, канцеляриста Николая Ханенко, Иосифа Гаврилова, Василия Быковского, Стефана Носовича, значкового стародубовского, и Ивана Римшу"…

Итак, прогневалось небо. Отец Народов и Император Всероссийский в ярости срывает сабли со своих подданных и отсылает всех поголовно в только что построенный Замок Петербургский, иначе говоря - в Петропавловскую крепость.

При дворе Петра I долго и небезуспешно обретался стоявший при особе Голштынского Герцога Карла Фридриха граф Бассевич. Кроме интриг, главная цель которых заключалась в устройстве брака Герцога с одной из принцесс, сластолюбия и угодничества занимала сего весьма известного графа и бытописательская деятельность. Как и все придворные, чуткий, ловкий и внимательный Бассевич вёл преизрядно подробный и многословный дневник. Он полон подробностей и деталей, слухов и спелетен придворной суетливой жизни. Среди огромного количества не нужных нам подробностей в записях графа мы можем отыскать и вещи любопытные, впрямую относящиеся к линии наших событий.

Датированное ноябрём 1723 года есть в дневнике графа Бассевича упоминание о «малороссийской депутации» с пресловутой челобитной. Бассевич в этой записи уделяет событию места много больше, нежели его коллега Берхгольц. Особенно же любопытна дневниковая запись графа потому, что представляет собой несколько иной, особый взгляд на проблемы, связанные с челобитной, на сам случай ареста послов Украины. Запись эта обогащена кроме всего прочего даже ответом самого царя Петра на прошение казаков. Это обстоятельство весьма любопытно, потому что более ответа никто не приводит – граф же был не только современником событий, придворным, но и вполне возможным очевидцем. Во всяком случае, слышать что-то в пересудах и комментариях окружения царского по свежим следам он явно мог. И свидетельства его, записанные на страницах, дневника, по сей причине ценны и важны.

В бумагах графа Бассевича содержится такая запись, относящаяся по времени к периоду Персидского похода Петра I и возвращения его с Азова:

"...казаки сочли этот момент удобным для ходатайства о восстановлении старинных их привилегий, в особенности – права свободного избрания себе гетмана. Депутаты их, уверенные, что обстоятельства заставят согласиться на это их ходатайство, предъявили его с надменностью. Пётр Великий отвечал им: «Неудачно вы выбрали время для испрашивания милостей, когда я в дурном расположении духа. Я буду по-прежнему назначать вам гетманов, но нахожу справедливым избирать их только из вашей среды; а чтобы проучить дерзких, осмелившихся усугублять затруднения своего государя, объявляю вам тюрьму, где вы будете содержаться до заключения мира с турками, после которого будут рассмотрены ваши поступки".. По выходе с аудиенции они действительно отведены были в крепость, в которой оставались до назначенного срока. После того они сосланы были на галеры, потому что соотечественники их отказались от соучастья с ними, видя, что всё покорялось императору, и страшась его гнева"…

Обращает на себя внимание то, что Бассевич пишет будто отправлены были арестованные сперва в крепость Петропавловскую, как мы то уже знаем, а затем якобы сосланы были украинские депутаты на галеры. Эта информация не подкрепляется другими источниками. Даже украинские историки такой красочной деталью не воспользовались. И всё-таки она весьма примечательна, потому что может отражать некий романтический ореол восприятия узников, и в то же время может служить поводом для догадок – не планировалась ли такая участь для осмелившихся просить восстановления старых привилегий? Кто знает...

Так или иначе, Павел Полуботок с товарищами был арестован.

Среди тех, кто арестован был в качестве «ассистирующих панам генеральным», следует отметить полкового Черниговского полка писаря, прибывшего в столицу вместе со своим полковником, Ивана Янушкевича.

Имя это всплыло много позднее и вот по какому случаю. В Черниговской губерния, Городнянском уезде, в селе Великая Весь есть Храм Покрова Пресвятой Богородицы. В нем была обнаружена богослужебная книга "Постный Триод"' с надписью на титульном листе, гласящей, что сию книгу полковой писарь Иван Янушкевич, бывший с Полуботком Павлом Леонтьевичем пятнадцать месяцев в крепости в Петербурге, выпущенный по смерти императора Петра I в феврале 1725 года на свободу, купил в Москве февраля 21 числа, уплатив 3 рубля, 3 алтына и две деньги, и отдал сию книгу в дар Храму Пресвятой Богородица в своем родном селе Великая Весь на честь и хвалу Господу и Его Богоматери, и за отпущение грехов. Предписывал даритель также – книгу из-под крова храма никуда ни при каких обстоятельствах не передавать.

Так дарственная запись эта – историческое свидетельство – дошла до историков и привлекла их внимание причастностью к имени легендарного полковника Полуботка.

Правда, о самом Иване Янушкевиче ни до обнаружения "Постного Триода», ни после никаких подробностей не найдено.

Любопытства ради следует заметить, что в "полной описи" личного состава Малороссийской полковой старшины за 1725 год, собранной Марковичем (обнаружен список был в Румянцевском музее), – в должности полкового писаря Черниговского полка значится Иван Бутенко. И сделана в скобках характерная отметка – «был с Полуботком в Петербурге посажен за караул – за него Никита Васильев».

Может быть писарей у Полуботка было двое, учитывая массу челобитственной писанины? И оба разделили участь полковника? Или же со временем всплывут еще какие-нибудь неожиданные свидетельства и имена?..

День холодный, ветреный, промозглый – 10 ноября 1723 года. Малороссийская делегация в тяжелых кафтанах, мехами подбитых, золотом, серебром шитых; сам Петр в своем суконном мундире, высоких сапогах, волосы треплет студеный ветер, глаза горят. Очень живописная видится картина кисти большого мастера исторического полотна достойная.

Но темны, в глубине тяжелы глаза Петра Алексеевича и плечи его могучие сгибает неподъемная для смертного ноша.

Совсем недавно – в конце октября, похоронил он царицу Прасковью. Три дня назад отпраздновали с шумом и безудержным веселием пятидесятилетие Алексашки Меньшикова, которому по сему случаю подарена была персона с алмазами, и выстрелом из пушки знаменовано новое полустолетие друга и соратника. И именно на сегодня, 10 ноября назначена свадьба императорского фаворита Павла Ивановича Ягужинского, которой здесь, в «Четрёх Фрегатах" развернуться и предстоит, и Петру на свадьбе той, сидеть, как водится, во главе стола с золоченым кубком в руке посаженным отцом. И никому, ни одному существу в мире не постичь дум царских, его горестей и болей.

А тут опять – в который уже раз, этот Полуботок своенравный и наполегливый со своими депутациями и челобитствием – и в Сенат и к Екатерине, и к Меншикову, и от имени всего народа – пред державные очи монарха.

Всюду он, всюду на пути. – Прочь! В замок его!

Интересно, что именно в те же самые дни Румянцев следствие чинил в Чернигове пристрастное, верно поняв указание Петра, найти недовольных наказным гетманом и тех, кто не знал вообще о прошении.

"...11 ноября поставлен караул во дворах Черниговского судьи и писаря генерального. Валькевич за караул посажен. Сотники Сенецкий и Гадяцкий сысканы в Глухове, посланы в Петербург. 13 ноября Румянцев с Протасьевым поехали в Стародуб", – пишет в своем дневнике зять Павла Полуботка, муж дочери его, Елены, Яков Маркович, бывший тогда подскарбием генеральным.

Арестованы сыновья Полуботка Яков и Андрей. Маркович просит по этому поводу (родственник все же, швагр, как ни как) бригадира увольнении от правления полкового. И сам направляет в канцелярию генеральную "ведение о маетностях изменичьих".

Нашлись, как и положено, добровольные помощники расследованию Румянцевскому, иначе говоря – доносчики. Войсковой товарищ Данило Забела и упомянутый уже канцелярист Валькевич, напуганные, видимо тем, как рьяно за них взялись московские гости. Вытребованные в столицу, оба они, за что-то сильно недовольные Полуботком, а может быть и просто устрашенные дали личные показания Петру именно такого свойства, какие и он хотел услышать.

Не прошли допросчики и мимо известного в казацком войске Игнатова – он был палачом при полковнике Черниговском. Тот сообщил вполне обстоятельно, кого и как обрабатывал по приказанию пана полковника – чтобы не доносили на него; как убивал по велению Полуботка значкового казака Загоровского и других людей, грозивших, жалобами на правление малороссийское в коллегию и дальше – царю.

Все данные записывались, дело росло, картина прояснялась. Во всяком случае для Петра и его подручного "Енерала Ушакова", возглавлявшего Тайную канцелярию, после допросов, учиненных над арестованными членами делегации малороссийской, сомнений не оставалось: преступление, государственная измена, воровство!

Указ об аресте, о лишении маетностей, описании оных и взятии под стражу всех родственников и причастных полетел к исполнению. Здесь вполне уместно привести документ, часто фигурирующий в публикациях о деле гетмана Полуботка, но только названием своим, упоминанием, содержание же его за труднодоступностью печатного варианта для большинства читателей до сих пор было неизвестно.

Это именно та челобитная, привезенная в Петербург канцеляристом Иваном Романовичем «с Коломаку» и врученная им лично императору Петру I в тот самый злополучный день 10 ноября 1723 года, когда «небо отвернулось от Малой России» и самодержец Всероссийский, выйдя из церкви, направился в питейный дом «Четре Фрегата» и там прочел поданную бумагу.

Нетрудно себе вообразить ярость Петра, который и читать-то, наверное, челобитствие не стал, знал он прекрасно, о чем опять могут ходатайствовать «малороссияне» – но который увидел под прошением на нескольких листах – десятки, сотни подписей всего войска украинского, будто вызов брошенный, будто язвительный укор хитроглазого Полуботка – вот, мол, как и говорил я, весь народ просит! Взлютовал Петр от дерзости такой!

Итак, вот что держал Петр I в руках своих, а скорее всего не держал, а бросил раздраженно в гневе генералу Ушакову, отдавая приказ сорвать немедля сабли и в крепость препроводить:

«Всепресветлейший и державнейший Император и Самодержец Всероссийский, Петр Великий, Отец Отечества, Государь Всемилистивейший!

От начала восприятия всего малороссийского народа нашего, Богом хранимого, под державнейшей государствования своего скипетр, так пресветлейшие святоусопшие предки Вашего Императорского Величества, яко и Ваше Всепресветлейшее Величество при превысочайшей Богом увенчанной державе своей, на нас, верных подданных, за наши и антцессоров наших рабские службы, всемилостивейше призирать и при правах и вольностях наших досель содержать и впредь непоколебимо содержовати обещать изволили, многими премощнейшими грамотами и привилеями, между которыми и в прошедшем, 1716 году, на подданское челобитие покойного гетмана господина Скоропадского, об облегчении малороссийского народа в поносимых тяжестях и убитках от станции и преходу войск великороссийских, выдана з Амстердаму предостойнейшая Вашего Императорского Величества грамота, с таковым всемилостивейшим обнадеживанием, что все тии тяжести и убитки, по окончании с королем шведским войны, награждены будут неотъемлимою Вашего Величества милостию, которой события всежелательно за рабским благодарением ожидая, малороссийский народ, хотя до зела з божия посещения зостал разорен и умален, то нашествием неприятельским, то моровою язвою и неурожаем через многие годы хлеба и трав, однак тие ж переходы и станции войск великорусских, також и небезтяжестную службу, колико возмогли за нималым убитком, отбывали в пользу Вашего Императорского Величества, чим бы лутше на вящую Вашего Императорского Величества заслужити милость. Прошедшего ж 1722 году учрежденная в Малой России коллегия в прилог таких трудностей, нечаянное нам стала налагать отягощение, вступать в права и суда наши и взымаючи з добр наших никогда не бывали и зборы, представляя будто то делается по пунктам Богдана Хмельницкого гетмана, в которых пунктах просительных и решительных никому от великорусских начальников в права и суды наши вступатися, також от имения старшины и казаков рядовых, жадных взимати зборов не написано, но як в оных же пунктах и судитися им по своим правам, так тии свободы в оных добрах и судах, милостивейшего пресветлейшего Великого Государя Царя и Великого князя Алексея Михайловича блаженной и вечно достойной памяти отца Вашего Императорского Величества, и вышше писанными Вашего ж Величества привилеями Войску запорожскому утвержденни суть, чего ради хотя тие з добр наших нововзиматися начатие зборы, по нашим рабском челобитии прошедшего ж году милостиво состоявшимя указом Вашего Императорского Величества были одставлени, однак теперь знову за поворотом з Санкт-Петербурга господина брегадира Вельяминова, до оной коллегии доправляючи, з значною прибавкою, а з нашим крайнем разорением помянутых зборов за прошедший и разом за настоящий год, без бытности нас, одних зде, при Коломаку, а других в низовом походе, при Крепости Святого Креста, службу Вашему Императорскому Величеству з великим убитком отправляючих, у домашних последнее забирают имение за розмеровае приходи, не только з тих млынов, якие за службы верные наши по милости Вашего Императорского Величества не на гетмана не взимано, но толко для единого препитания нашего имелисмо. Також на табачную и соляную десятины, за показанщину, и за протчее надто (чего таки деды и отцы наши и мы по превысокой милости Вашего Императорского Величества не дознавали) старшину и знатное товариство, ради тих же сборов, указом помянутой коллегии, нарочно посылаючися солдаты берут насильно до Глухова, откуда через долгое время оных не выпуская, до немалых приводят убитков и безчестия. От яких всех вышенаписанных трудностей толикое учинилось у людей умаление, уходом особливе в слободы и на тую сторону, что от Днепра до самого Днестра прежде бывшие опустелыми места везде населены нашим малороссийским народом. Всепресветлейший и Всемилостивейший Государь!

Надеясь на туж ж, неизреченную Вашего Императорского Величества милость, что по оной правое нас верных Вашего Величества подданных челобитствие не будет презрено и отриновенно, дерзаем оное пред августейший Вашего Императорского Величества престол на самой истине и милости утверждаючися, через нарочных посланников Семена Кгалецкого, сотника Новгородского, да Кирила Криштофова, сотника Сенецкого, приносити, с таким всепресветлейшим рабским прошением: да благоволит Ваше Державство по вышеписанных милостиво состоявшихся своих премощнейших грамотах и привилеях, в станции великорусских полков и в тяжести, от коллегии налагаемых, за наши прежние и предбудущие службы нас, верных подданых, благоприятельно помиловати. А что за доношеннием, на некоторую старшину, поносить все войско малороссийское мнение и подзор, будто в судах малороссийских волокиты и взятки чинятся и мы в сем милости Вашего Императорского Величества просим, дабы Ваше Величество соизволило о таких судах и малороссийского народа обидетелях приказ нам, Войску Запорожскому доподлина розискати, а мы, по неколебимой своей Вашему Императорскому Величеству верности, все тое изследовати в правду и по самой истине, Ваше Императорское Величество, хто в чем явится преступником, донести обязуемся, за якую благоутробнепризнательную Вашего Императорского Величества милость, мы и наследники наши всегда Ваше Императорское Величество до потеряния здоровья и живота нашего в непременной верности служити долженствуем.

В подлинной полковники, вся старшина и чернь подписалися. При Коломаку, з обозу, 1723 году октоврия 1 числа писана. А подана новембрия 10 числа того ж году 1723 Вашего Императорского Величества верние и подданные и нижайшие рабы:
Полковник Миргородский Данило Апостол
Гадяцкий Михайло Милорадович
Прилуцкий Игнатий Галаган (вместо него писарь полковой Федор Гленковский)
Киевский Антоний Танский…
И далее вся старшина полковая и сотенная».


Значительный документ. Большие, чуть желтоватые листы плотной бумаги, исписанные затейливой коричневой вязью, а если посмотреть на свет, то проступят изящные водяные знаки в виде стоящего с пикой казака.

Но не до водяных знаков было разгневанному Петру I, он отбросил, как мы уже видели, петицию прочь, отдал приказ об аресте полковников и широким шагом своим пошагал вдоль набережной, рожденного его фантазиею и волей города, к ждущим его государственным делам, к кормилу корабля державного Российского.

А у жарко натопленной печи в доме Голштинского посланника камер-юнкер Берхгольц педантично и аккуратно продолжал свой дневник, который вел в России уже несколько лет и который спустя столетия станет одним из ценнейших свидетельств об эпохе, быте, распорядке жизни петербургского света начала восемнадцатого века, его будут использовать и исследователи архитектуры, и искусствоведы, и летописцы науки российской, без него не обойдется ни одно издание истории града Петрова.

После рассказа о том, как «императрица опять послала Его высочеству принцу Голштынскому три арбуза», камер-юнкер запишет: «16 ноября. Мы узнали, что дня за два здесь отведены были в крепость 12 казацких полковников, которые частью приехали сюда сами собой по своим делам, частью же были вызваны. Некоторые думают, что им плохо придется, потому что император, как полагают, намерен назначить на их место Русских полковников».

Взгляд иностранца, допущенного ко двору, старающегося не пропускать ничего важного и значительного, описывающего постоянные банкеты и приемы, переезды и маскарады, позволяет почувствовать отношение в столице к событию, проливает свет на то, что об аресте делегации заговорили в городе, какие поползли слухи. И если столкновения с царем стало роковым в жизни наказного гетмана Полуботка и некоторых его приближенных, как и он, нашедших кончину в продрогшей северной столице, то для наблюдателя стороннего не стоило оно, как мы видим, больше короткой записи на дневниковой странице, так, для памяти…

Больше года провел Павел Леонтьевич Полуботок в заключении, в одиночном каземате острова-крепости, почти полных четыреста дней и ночей.

Шел ему седьмой десяток лет, был он еще вполне сильным, статным, крепким мужчиной и мог бы, наверное, прожить еще долго, подобно славному Генеральному Обозному Петру Михайловичу Забеле, который второй раз женился после 80 лет, и имел во втором браке сына и дочь и от них еще дождался внуков, хотя были уже и правнуки, и от дел отошел лишь к 107 годам и трубку свою сам погасил и выбил в 109 лет, представ перед господом покойным и прибранным.

Не судилось такой жизни Полуботку, тюремный год стал последним годом его бытия земного. Здесь, уже в тюрьме, узнал он о рождении первого внука своего по сыновьей линии – Семена Яковлевича.

И достало Павлу Леонтьевичу дней, а особливо ночей для того, чтобы продумать всю жизнь свою, вспомнить все дела свои высокие и обыденные, покаяться в поступках, вызванных слабостью или малодушием, чтобы помолиться и предстать перед очи всевышнего очищенным.

Первые историки Малороссии, выполняя определенный социальный заказ, (как это убедительно показал в исследованиях своих Александр Лазаревский), предписывали именно в данном месте заключенному полковнику Полуботку возвышенные и пространные мысли о судьбе родной его Украины, о независимости от московской тирании, о свободе. Вкладывали даже в уста его длинные обличительные и пророческие, витиеватые речи, адресованные якобы самому Петру. Да, соблазн объяснимый – гетман сидит в одиночке, его подвергают допросам, – он просто обязан вырасти до героической легенды.

У каждого историка есть право иметь собственный взгляд на предмет изучения, трактовать по-своему ход и значение событий исторических, делать наиболее подходящие под собственную концепцию выводы. Дело научной добросовестности, прилежности и … таланта. Как бы усердны и дотошны в собирании фактов и слухов не были, к примеру, Ригельман или Симановский, все равно их взгляд на историю, как на процесс, не может подняться выше некоего статистического описания, зажатого рамками своего отрезка жизни, пригодного разве что для других исследователей в качестве осколка мозаики при составлении широкого полотна общественной исторической мысли определенного периода.

Труды Карамзина, Соловьева, Грушевского – это уже многоводные реки, в которых отражается само движение Истории с ее стихиями, рифами, подводными течениями. Подлинным поэтом истории может считаться Костомаров. И какими бы разными ни были оценки этих историков по тем или иным фактам, их последовательное служение истине поднимет труды их до высот подлинной науки. Так, Соловьев, при всей его влюбленности в Петра-преобразователя России, не может не видеть его сапог, забрызганных кровью жертв; и костей человеческих, положенных в основание реформ. Именно его исторический портрет гетмана Мазепы может считаться наиболее убедительным, наряду с трудом Вольтера психологически достоверным.

Так, Грушевский, настойчиво проводящий в своих работах линию сожаления об якобы утраченной Украиной автономии, под действием фактов и документов неотвратимо приходит к признанию принципиальных различий в позициях старшины и народа. И не найти в его трудах следов истерической патетики, мол – на мой взгляд, такова моя правда и любые фальсификации допустимы! Как бы не хотелось выдать желаемое за действительное – факты перевешивают.

А потому интересующимся историей, всегда будет полезно и интересно узнавать различные взгляды, сравнивать, сопоставлять, делать собственные выводы. Ибо, как и в самой жизни, в истории ничего нет окостеневшего, догматического, мертвого: бывшее – это прошедшее настоящее. Трудно и ответственно погружаться в житие предков, в собственные истоки, но кто мы без знания правды о себе?..

Впрочем, мы оставили Павла Леонтьевича Полуботка в стылой камере крепости, в одиночестве, со стариковскими его, глубокими, но невеселыми думами.

Петр же Алексеевич, мучимый постоянными коликами, запорами и изжогой, ни на минуту не оставлял дел государственных. И в праздники призывал Феофана, занимался «учреждениями до церкви касаемыми». И указы составлял и подписывал – о золоте китайском и нерчинском, о рекрутских наборах, о заставах на польской границе, о награде за отыскание мачтового лесу, о том, чтобы на могилах покойников будок не иметь, а незаконнорожденных записывать в художники, и сотни других…

И доклады выслушивал о Сенате и Синоде, об иностранцах и бородачах, о калмыцком хане Аюке, и о делах на Южных границах. Вникая в донесение Ушакова о бриллиантщике Рокентине, сознавшемся в утайке драгоценностей и инсценировке ограбления, царь размышлял о том, что надлежало бы монастыри мужские превратить в гофшпитали, монахов – в лазаретных смотрителей, а монахинь – в прядильщиц, швей и кружевниц (и мастериц для обучения выписать из Брабандии!).

Посещая комедию, именующуюся «Бедный Юрген», Петр обдумывал план Академии наук, составлял письма о том Лейбницу, Вольфу, Фонтенелю и аббату Биньону…

Из окна Ревизион-коллегии наблюдал за длящимися целый день казнями – на площади против Биржи рубили головы, рвали ноздри, колесовали, принуждая на то смотреть народ православный.

Точил из кости паникадило и отсылал с тайной миссией послов в Индию, Бенгалию, даже в Мадагаскар с предложением королю российского покровительства.

Необъятными были заботы Петра. Он успевал устраивать пышные похороны своему карлику – с маленькими лошадками и маленькими священниками, с миниатюрной похоронной процессией – и осматривать Ладожский канал; участвовать в многодневной церемонии коронования императрицы, – и следить за расследованием малороссийского дела.
Цели его были гигантскими и усилий требовали титанических…

В то же время Тайная канцелярия планомерно и настойчиво одного за другим допрашивала всех арестованных украинцев, доискиваясь не только правды о конфликте с Коллегией Малороссийской, но и о казне Войска Запорожского, находившейся в ведении наказного гетмана, но сыскной бригадой Румянцева не обнаруженной. А казна та должна была быть по расчетам делопроизводителей немалой. И нужда в ней была превеликая. Однако, никто ничего вразумительного сказать не мог, не помогали и пытки. А старик Полуботок, так и вообще молчал, усмехался только в усы. Да и занемог он к тому же – не больно с таковым и поговоришь.

Существует красивая украинская легенда, особенно широко бытовавшая в восемнадцатом веке в среде старшины и заможного казачества. Она повествует о том, что Петр, прознав о недужном Полуботке, послал к нему в каземат своего личного лекаря. Но наказной гетман от услуг царского медика отказался. Тогда император сам пожаловал в крепость и стал уговаривать Павла Леонтьевича лечиться. На что, якобы Полуботок с присущим ему красноречием отвечал царю:

– Нет, государь, ты не в силах уже возвратить мне угасающей жизни; вскоре Петр и Павел предстанут на одной доске пред Праведным Мздовоздаятелем… Он рассудит дела их…

Возвышенно, не так ли?

Разумеется и столь знаменательное совпадение имен царя и гетмана – Петр и Павел – в Петропавловской крепости вниманием обойдено не было.

Примерно в этом же ключе написанная в девятисотые годы картина полтавского художника В. Волкова, названная им соответственно «Император Петр Великий посещает наказного гетмана Павла Полуботка в камере Петропавловской крепости в 1724 году», представляет пророческий облик Черниговоского полковника с воздетою вверх дланью и задумавшегося, чуть ли не раскаивающегося, опирающегося на трость усталого Петра I.

Именно такой отрешенно-мученический тип Полуботка всего более устраивал как составителей легенды, так и многочисленных ее воспринимателей. До конца девятнадцатого века на Украине был очень распространен гравированный портрет Полуботка с фрагментом из речи его, якобы говоренной Петру: «Вступаючись за Отчизну, я не боюсь ни кандалов, ни тюрьмы, и для меня лучше найгиршою смертю умерти як дивитись на повшехну гибель моих земляков!».

Существует вариант портрета, – на гравюре, изданной Платоном Бекетовым, можно было прочесть и такие слова: «Я знаю, что нас ждут оковы, и мрачные темницы, где уморят нас голодом и притеснением по обычаю московскому, но пока еще жив, говорю тебе истину, о Государь! Что воздаси ты непременно отчет перед царем всех царей, всемогущим Богом за погибель нашу и всего народа».

Любопытно отметить, что изображен на портретах был действительно полковник Полуботок, но не Павел, а отец его Леонтий, который уж никак не был наказным гетманом и на столь патриотические высказывания вряд ли пред ликом Петра отваживался. Впрочем, такие детали мало кого интересовали – портрет седоусого благородного страдальца и подпись, обличительно-угрожающая, свою социально-историческую задачу выполняли вполне.

Но от легенды, какой бы красивой она ни была, вернемся к подлинным свидетельствам современников. Они, увы, печальны к концу декабря 1724 года.

«… Сего года из Малороссийских в Петербурге арестантов, ищущих пользы своего отечества, первый Полуботок, а потом Кирпич, правящий за полковника Переяславского, так Дмитрий Володковский, регент генеральной канцелярии жизнь свою окончили». (Это у Симановского).

«…Декаврия 18 преставился в замку Петербургском под караулом Полковник Черниговский Павел Полуботок и погребен при церкви святого Самсония Странноприимца, за Малою Невою, декабря 29.» (Летописание Черниговское).

«…Полковника Черниговского Павла Полуботка люди минувшего дня приехали в Глухов из С-Петербурга и объявили, что преставился он в Петербурге в крепости 17 декабря третей годины с полудня минувшего года».

«…Был на вечерне в судейской церкви, где правили панихиду по покойном тесте моем…» (Дневниковые записки Якова Марковича).

Итак, последним приютом герою нашему, Павлу Леонтьевичу Полуботку, стала промерзшая земля далекой российской столицы на погосте под сенью Самсония Странноприимца за Малою Невою.

Земля тебе пухом, славный воин и казак, мужественный полковник.

Дети твои, внуки и правнуки продолжат дело твое и помянут тебя доброй памятью, и чарку в поминовение твое выпьют. Спи спокойно… (…Так не хочется здесь распространяться о том, что погребение полковника осквернено, о том, что на месте погоста монастырского – сквер).

История, как мы уже не раз подмечали, любит неожиданные столкновения, курьезы и совпадения. Не обошла она стороной и день этот вьюжный – декабря 18 числа 1724 года.

Именно в этот день, когда измученная душа Полуботка расставалась с бренным телом в одиночной камере на острове в крепости, в нарядных залах императорского дворца звучала музыка, жарко горели сотни свечей – праздновалось пятнадцатилетие принцессы Елизаветы Петровны, будущей царицы и самодержицы Всероссийской. Именно ей уготовано со временем восстановить отмененное гетманство на Малой России, потешить тем избранника своего Разумовского, графа империи Римской и сына казака Розума, ей предстоит указать место в Киеве для Андреевской церкви и для Мариинского дворца. Ей, нарядной и пышной девочке, принимающей поздравления и тайно заглядывающейся на гостей мужского полу, предстоит еще многое, очень многое, и невдомек ей пока, для чего в державе строятся крепости, кто содержится в них, да и не знает она, надо полагать, имени такого – Полуботок – в день сей для нее праздничный в тишину вечности уходящего.

Царь Петр Алексеевич недолго побыл на празднестве, его донимали муки адские, предсмертные, скоро уже и кричать сил у него не станет, лишь стонать и просить причащения.

Ровно на сорок дней Господь дал пережить ему Павла Леонтьевича Полуботка и призвал к себе ранним утром 28 января 1725 года. Может быть и встретились души их там, в неведомой выси, где ни сорок лет или столетий значения не имеют, где царствуют истина и вечность…

Коллега Полуботка по Киевской Академии Феофан Прокопович на погребении Петра Великого в специально построенном приделе храма, прерываясь в слезных рыданиях, вещал: «Что се есть? До чего мы дожили, о россияне! Что видим? Что делаем? Петра Великого погребаем! Не весьма же, россияне! Изнемогаем от печали и жалости: не весьма бо и оставил нас сей великий монарх и отец наш. Оставил нас, но не нищих и убогих; безмерное богатство силы и славы его, которое его делами означилось, при нас есть. Оставляя нас разрушением тела своего, дух свой оставил нам».

Век восемнадцатый, которому суждено стать для России Золотым, заканчивал первую свою четверть и отправлял Державу в дрейф по волнам женских царствований.

Вставали на ноги, оттолкнувшись от берега Петрова, российская наука, литература, искусство, градостроительство и промышленность. Вливалась страна, подчинившись воле Петра, в ареопаг мировых законодателей.

Европа спесивая и чванливая при взгляде на Восток, – и многие десятилетия спустя, принуждена будет считаться с Державою укрепленной и возвысившейся волею Петра I.

Король Испанский Филипп V заключил торговый договор с императором австрийским Карлом VI и женил Дона Карлоса на эрцгерцогине Марии Терезии.
Георг I завидовал торговым выгодам Австрии.
Фридрих Вильгельм добился от Англии и Франции обязательства поддерживать его права на Бергское наследство.
Швеция, Дания и Голландия присоединились к внутриевропейскому союзу, отвечая на союзничество России с Австрией.
Заканчивается регентство Филиппа Орлеанского во Франции.
Жанна-Антуанетта Пуассон родилась, чтобы вырасти в Маркизу де Помпадур.
Тут же, в Париже, Франсуа Куперен, придворный органист и учитель музыки королевской семьи, издает книгу «Искусство игры на клавесине».
Гельс изобретает прибор для измерения кровяного давления.
Эдмонд Галлей открывает собственное движение звезд.
Великий Себастьян Бах переезжает из Кетена в Лейпциг, пишет «Страсти по Иоанну», первый том «Хорошо темперированного клавира».
Виноградов вплотную подступает к созданию русского фарфора.
В Гамбурге неутомимый Георг Филипп Телеман сочиняет одну за другой торжественные мессы и оркеструет их собственноручно. Реомюр находит способ получения стали из чугуна и ковкого железа.
В Венеции Антонио Вивальди исполняет виртуозные свои кончерто гроссо и руководит оркестром и хором женской консерватории
Шульце приближается к открытию светочувствительности солей серебра.
Заканчивается строительство Версальского дворца и рождается Казанова.
Голландец Рогвен в день Святой Пасхи открывает в океане остров, который так и нарекает – Остров Пасхи.
В Лондоне выходит второе издание «Оптики» Исаака Ньютона, которому жить остается чуть больше года.
Здесь же Георг Фридрих Гендель руководит основанным им оперным театром, Королевской академией музыки, дирижирует знаменитым «Юлием Цезарем».
Благочестивый пират Бортоломей Робертс убит на своем «Роял Форчун», «королевском счастье удаче и богатстве», а команда его повешена на реях на Мысе Кост-Касл на Золотом Береге в Африке.
Бразилия освободилась от португальского владычества.
Уже напечатан «Трактат об основах человеческого познания» Джорджа Беркли, Давид Юм и Дени Дидро только ходят в школу, а Адам Смит делает первые шаги.
Уже написаны «Персидские письма» Монтескье, и выведена им классическая формула «Разрешено все, что не запрещено законом».
Еще не изобретен механический челнок и ткать можно только вручную.
Еще не придуманы железные плуги, не родился даже Джеймс Уатт.
Еще до привоза в Россию картофеля более полувека.
И только что появляется на свет Иммануил Кант, который выведет со временем удивительно глубокую аксиому о двух основных тайнах – звездном небе над головою и нравственном законе внутри нас.

Век восемнадцатый заканчивает свою первую четверть.

И прежде, чем перейти к продолжению нашей увлекательной истории, хочется еще раз оглянуться на остающихся Павла Полуботка и Петра I.

И к тому, и к другому в равной степени приложима мысль С.М. Соловьева: «Великий человек является сыном своего времени, своего народа. Деятельность его, как носителя и выразителя народной мысли, получает великое значение, как удовлетворяющая сильной потребности народной, выводящая народ на новую дорогу, необходимую для продолжения исторической жизни. При таком взгляде на значение великого человека и его деятельности, высоко поднимается народ, его жизнь, история является цельною, органическою, неподверженною произволу, капризу одного сильного средствами человека, который может остановить известный ход развития и толкнуть народ на долгую дорогу вопреки воле народной. История народа становится достойной изучения, представляет уже не отрывочный ряд биографий, занимательных для воображения людей, остановившихся на детском возрасте, но дает связное и стройное представление о народной жизни, питающее мысль зрелого человека, который углубляется в историю, как науку народного самопознания».

Без них век был бы неполон и история народов сложилась бы совсем иначе…

---

"предыдущая глава"

"следующая глава"